В лесу не было дня, не было ночи и смены сезонов. Патрик мог судить о течении времени, только глядя, как меняется его собственное тело. Он очнулся в лесу ребёнком, со временем стал взрослым – значит, прошли годы. Но и этот часовой механизм со временем останавливался: дойдя до оптимальной точки развития, тело больше не менялось. Лесные люди не старели. Они погибали в бою, в схватках с дикими тварями или умирали от ран. Это случалось нередко, но группа пополнялась новыми людьми, которые так же, как и Патрик, однажды очнулись в лесу, слабо помня прошлое. Лесные люди были единственными смертными существами в мире без солнца. Их группа была инородным элементом в природе леса, в котором, казалось, всё было против них. Десантники-миссионеры из нейтральной зоны снабжали лесных людей капсулами жизни, которые заменяли еду и питьё. Каждый партизан носил эти капсулы на нитке, как ожерелье вокруг шеи. Не считая ящериц и личинок насекомых, больше в лесу кормиться было нечем. Других материальных ценностей в их жизни не было, но жизнь была богата чувствами: они не только могли видеть в темноте, они могли слышать малейшие звуки, чувствовать малейшие вибрации, самые слабые излучения тепла и холода. Они передвигались по лесу легко и бесшумно, слышали и отвечали на мысли друг друга на дальних расстояниях. Вслух никто не разговаривал – лишний звук мог стоить жизни не только потому, что лес был полон тварей. В лесу шла война, и лесной народ был важнейшим звеном в движении сопротивления. Они никогда не спали, никогда не уставали, но были моменты, когда они нуждались в поддержке друг друга, когда по всему лесу распространялись импульсы, приводящие всё живое в оцепенение, когда над лесом зависал «дирижабль» – огромная светло-зелёная тварь, похожая на личинку. «Дирижабль» медленно, как облако, опускался в лес, и тогда нужно было держаться вместе. Тварь распространяла запахи и звуки, притягивающие всё живое, как пылесос. Она пожирала всё подряд и исчезала, как и появлялась.
Несмотря на то, что Патрик знал и слышал об этой твари, всякий раз, когда она появлялась, он представлял её себе огромной ожившей мраморной статуей прекрасной богини, мечтал увидеть её лицо, даже если ему придётся заплатить за это жизнью, – такова цена за любовь богов. Он понимал, что это всего лишь галлюцинация, которую вызывали пьянящие испарения твари, но ничего не мог с собой поделать.
Время играло, когда «дирижабль» висел над лесом. К кому бы из боевых подруг ни толкал его инстинкт, в момент озарения глубоким чувством они оба становились идеалом в глазах друг друга. За пару минут они проживали десятилетия совместной жизни, становясь с каждым днём всё ближе друг другу. Поэтому момент пробуждения был всегда драматичен – отчаянный крик в разгар страсти: «Почему ты вдруг стал чужим?!»
Отшатнувшись от человека, который только что был самым близким на свете, Патрик всегда испытывал чувство вины, хотя знал, что это так у всех и со всеми. Это просто «дирижабль» уплыл.
Белый рассвет пробивался в его полузакрытые глаза. В лучах рассвета склонились над ним три ангела в белом. Патрик раскрыл глаза пошире. Крылья у ангелов растаяли. Всё остальное осталось.
– Ну, мужик! Лоб у тебя чугунный! Надо же – живой! След от пули, как кастовая метка у индуса, – сказал один из хирургов. – Считай, с того света вернулся.
– И долго я был в отъезде?
– Вчера уехал, сегодня вернулся.
– Так быстро?!
– А тебе там что, понравилось?
Он ещё долго ходил перебинтованный, как герой сражений. Появились провалы в памяти. В один из этих провалов угодил последний день рождения.
Повышенное внимание к себе он объяснял расовыми предрассудками.
– Ты что, расистка?
– А ты что, Патрик?
Смазливая дамочка пересела к нему поближе. Они ехали в трамвае по старому городу, обозревая живописный пейзаж в нежной дымке майской зелени.
– Попьём кофе где-нибудь? – как будто она его сто лет знает.
– А потом?
– А потом – что хочешь.
– Мне врачи рекомендовали с этим подождать.
– У меня есть для тебя лекарство.
Они сидели на террасе. На столике стояли две чашки.
– Я этот кофе пить не буду. Что ты туда всыпала? Отравить меня хочешь?
– Да, попей со мной кофейку, и я оплачу твои похороны. Ну, с какой стати?! Я хочу, чтобы ты всё вспомнил. Хотя я тебя, наверное, опять потеряю. Я хочу знать, что там за жизнь – в лесу.
Он попытался сосредоточиться. Кто-то вышел из тёмного туннеля его памяти.
– Постой! Да это же ты! Ты говорила, что любишь меня.
Делла иронически улыбнулась:
– Тебя все любят.
Убогая
Села я на подоконник, ноги свесив.Он тогда спросил тихонько:Кто здесь?Это я пришла.Зачем?Сама не знаю.Время позднее, дитя, а ты не спишь.Я луну увидела на небе,Я луну увидела и луч.Упирался он в твоё окошко,Оттого, должно быть, я пришла…О, зачем тебя назвали Даниилом?Всё мне снится, что тебя терзают львы!ЦветаеваТам, далеко вверху, загорались первые бледные звёзды, а внизу, над самой землёй, сквозь последние алые лоскутки ещё пробивались жёлтые лучи.
Далеко в степи виден огонёк моего костра. Я сижу, просеивая сквозь ладони седые пряди дыма. И так я могу сидеть днями, неделями. Кто я? Упавшая звезда? Низвергнутый ангел?
Я – никто…
Я изгнана за гордыню, за ярость в сердце и за посмеяние над любовью.
Я утратила способность летать, но высоко надо мной парит моя душа, как зрачок молнии, и я вижу, как на все четыре стороны простирается степь. Когда одолевает голод, я хватаю молниеносным движением пробегающих мимо полевых мышей и ящериц. Мне всё равно что есть, если меня лишили плодов райских садов.
Не влечёт меня и мрак лесов, и зловонная грязь городов.
Когда идёт дождь или мокрый снег, я блуждаю в степи.
А потом опять горит мой костёр среди снегов, или цветущих маков, или пожухлых трав.
Влечёт путников мой огонёк: паломники, купцы, воины, в одиночку или караванами, процессиями, стройным маршем, подходят они, садятся рядом у костра.
Я ни с кем не разговариваю. Моя одежда давно превратилась в рубище. Мои волосы спутались в клубок шерсти. Моя кожа покрыта слоем пыли и пепла. В их глазах я немая юродивая девчонка. Кто-то, уходя, делится со мной куском хлеба, а если кто пытается посягнуть на меня, тогда полыхну я своим огнём, и горстку праха развеет ветер.
Так провожу я дни, которым давно утратила счёт. Сижу без движения или бесцельно скитаюсь. И только бессонная душа надо мной мечется, как птица над разорённым гнездом.
Я почувствовала его приближение задолго до того, как на горизонте появилась эта движущаяся точка. Какая-то непонятная радость стала подниматься во мне.
Вскоре я услышала приближающиеся шаги. Его силуэт на фоне заходящего солнца.
– Позволь мне присесть у твоего костра?
Я даже не взглянула. Мне не надо смотреть, чтобы видеть. Он сел или почти свалился рядом без сил. Он шёл уже несколько дней куда глаза глядят. Отсечённая любовь была ещё тепла. С его щёк дождь ещё не смыл слёзы любимой. Его тело ещё хранило её запах.
Учёный монах, он был в свите, сопровождавшей молодую княжескую дочь к её престарелому знатному жениху. Княжна была его ученицей с детских лет. Их дружба и привязанность переросла во взаимную любовь, в которой они не смели признаться ни себе, ни друг другу.
Накануне прибытия во дворец жениха процессия заночевала в лесу.
И там, ускользнув от охраны, они наконец объяснились и провели ночь в объятиях друг друга.
Но княжеская дочь не решилась отправиться в скитания с любимым, а он не пожелал сделаться тайным возлюбленным при дворе госпожи и жить в грехе.
– Похорони меня, – сказал он в последнем проблеске сознания.
Я видела, как светлое марево души висело над ним.
Это был удивительный свет. Я не могла отпустить его. Я слишком долго была одна.