Нечего было вынюхивать!
За то, что в доме никого больше нет! За голоса, вопящие в глубине мозга!
Оглянувшись, Большой Человек видит, как девушка в машине открывает глаза. Он улыбается, направляясь туда, где нашел ее накануне.
На кладбище темно, словно в гробу, но это не страшно, потому что все тропинки знакомы. Каждую ночь огромные ноги утаптывают их. Только здесь чайкины песни утихают, чтобы Великан мог
Единственное, за что вы можете меня осудить, – так это за оказание ритуальных услуг без лицензии.
Джон Уэйн Гейси
Глава первая
1
Вовка нашел у подъезда ровную ветку и старательно затачивал один ее конец складным ножом.
Вовке очень нравился процесс. Надавливаешь, значит, чтобы лезвие вошло в кору, и аккуратным, плавным движением ведешь сверху вниз. Волокна натягиваются и рвутся, липкая стружка сворачивается в колечко, соскальзывает с конца палки и падает под ноги, в пыль.
А потом еще раз.
Из дома вышел Григорьев, спустился с крыльца. Вовка заметил его краем глаза – высокий, широкоплечий, с коротким ежиком чуть седых волос и лицом, покрытым множеством сетчатых морщин. Больше всего он походил на уголовника. Руки у него были широкие, ладони в мозолях, с надтреснувшими пожелтевшими ногтями. Одет в потертые джинсы и неизменно заправленную коричневую футболку. На ногах – тапки с обрезанными задними ремешками.
Вовке иногда хотелось, чтобы Григорьев о нем или забыл, или просто ушел. Неловко было вместе с Григорьевым идти по чистым, нарядным улицам, среди чистых и нарядных людей. Или заходить в хороший дорогой магазин. И как Григорьеву ни объясняй, что в нормальном мире надо нормально же одеваться, Григорьев только пожимал плечами и говорил:
– Сынок, ну куда мне? Я уже, считай, помер.
Но при этом жил-поживал, здоровьем обладал неслабым, и помирать, в общем-то, не собирался.
Над головой загрохотало. Вовка, сощурив левый глаз, посмотрел на небо, приметил черные рваные пятна, расползающиеся по горизонту. Сквозь них пробивались редкие лучи солнца.
– Как все прошло?
В левой руке Григорьев держал спортивную сумку, старенькую, потрепанную, как и сам хозяин. Запястье у него, заметил Вовка, было в частых мелких капельках крови.
– Как обычно, – отозвался отец, осмотрелся, буркнул: – Пойдем! – и неторопливо направился наискось через дорогу в ту сторону, где между выстроившихся стена к стене многоэтажных новостроек блестел кусочек голубого неба и видна была скоростная трасса.
Вовка поднялся, убрал ножик в задний карман, прихватил зачем-то с собой ветку и пошел следом. Догнал.
– Кляксы разбегаются, – пробормотал Григорьев, поглядывая на небо, – хорошо. Равновесие, стало быть, восстановлено.
– Сильно сопротивлялись? – спросил Вовка, имея в виду совсем не кляксы.
– Не ожидали. Они никогда не ожидают, хха. Эта самая дверь отворила, я смотрю – вся в червоточинах, безнадежная. Сгнила уже. Ну я ее первым делом. – Григорьев запустил руку в карман, выудил сигарету, зажигалку. Остановился на секунду, чтобы прикурить. Пальцы у него дрожали. Костяшки покраснели.
Вовка с восхищением крутанул ветку в воздухе:
– Шею сломал? А дальше?
– Шею, да. Дальше-то что? Мужик ничего, нормальный. Червоточин немного. Но, раз указывают на него, значит – все.
– Ты его как, пап?
Григорьев моргнул, пустил сизый дым носом, посмотрел на Вовку и нахмурился:
– Что значит «как»? Вов, ты, это, не перебарщивай. Мал еще. Нормально я его. Все тут, все тут, – тряхнул сумкой.
– А денег взял?
– Нет. Хватит нам. Запомни то, что тысячу раз говорил, – ничего из квартир зараженных не берем. Плохие там вещи, понимаешь?
– Блин, – буркнул Вовка, взмахнув еще раз веткой, – как так-то! А «Макдоналдс»?
Григорьев не ответил, махнул рукой, заторопился дальше. Сумка билась о его ногу, и в сумке этой, Вовка знал наверняка, лежали вырезанные червоточины.
– Опять консервы есть… – пробормотал Вовка и принялся крутить в руке ветку колесом, разглядывая недоделанный заостренный конец. Надо будет заняться, доделать. Хорошее слово «доделать». Для дела. Закончить. До.