Поддержку, однако, это предложение не получило, вероятно, из-за высокогеополитических мегапричин, что у Гришиного папы вызвало недоумение, а у самого Гриши очередную лёгкую и объяснимую грусть.
Поэтому теперь, вполне резонно рассудив, что без высокой политики с её мегапричинами ему самому решать что-то будет как-то сподручней, Гриша и вернулся к той истории.
А имела та история ещё один подсюжет. Оказывается, в то же самое время по приказу адмирала Колчака в Японию отдельным вложением за № ИР-1919/1238 в Иокогама Спеши Банк были переправлены и приобщены к неслиянной части вклада новые высшие российские ордена, учреждённые до Колчака так называемым Всероссийским Временным Правительством или Директорией.
Из-за бурности и скоротечности событий эти ордена успели получить всего несколько человек. Речь идёт об орденах «Освобождение Сибири» четырёх степеней и «Возрождение Сибири» четырёх степеней. Изготовлены они были из драгоценных металлов в количестве…
А вот в количестве-то их и была та самая собака зарыта. Возврат золотых слитков с царским гербом был обусловлен массой вопросов – отсутствие мирного договора, спорная правопреемственность, оплата долгов, отсутствие документов и тому подобное – к тому же золото – оно и в Японии золото. Вопрос же с возвратом российских орденов казался проще: японца за освобождение или возрождение Сибири ещё пока рано награждать, переплавлять стыдно, но, самое интересное, документы-то на возврат вовсе и не требовались.
А требовалось, по информации Бориса Марковича, для получения вклада по договору хранения № ИР-1919/1238 предъявить точный перечень этого вложения; а его-то никто и не видел…
То есть кто-то, конечно, видел. Видел штабс-капитан Киселёв, ведший по приказу Колчака дневник экспедиции по захоронению казны, у того дневник видел Павел Афанасьевич Россомахин, бывший штабс-капитан, бывший полковник советской армии, работавший впоследствии краеведом в Тюменской области и умерший в 1956 году. Ещё дневник мог видеть, если он там ещё был, кто-то из чекистов, передававших в 1991 году на госхранение архивы КГБ по Тюменской области – и всё…
И абсолютно никто не знал, что папа Гришин, Борис Маркович, тоже видел этот документ у П. А. Россомахина во время их последней встречи в Тюмени незадолго до его смерти. Мало того, Борис Маркович, зная настроения П. А. Россомахина, был убеждён, что тот перед смертью уничтожил дневник «золотой» экспедиции Колчака и перечень переданных орденов в том числе.
Разговор о настроениях и нравах участников восточных событий 1919 года и причинах, заставивших русского офицера унести с собой в могилу тайну русского же золота, выходит за тему этой повести и, конечно же, достоин собственной…
Мы же пытаемся войти в Гришино положение…
Судите сами: перечня вложения по упомянутому договору нет, как нет и самого договора, скорее всего, они уничтожены Россомахиным. Но есть феноменальная папина память…
Итак, Борис Маркович точно помнил, что позиций в описи вложения было девять.
Он уверенно назвал семь:
1. Орден «Освобождение Сибири» 1 степени – 20 крестов и золотая звезда к нему – 20 штук;
2. ………………………………………2 степени – 90 с чем-то;
3. …………………………………… 3 степени – 296 или 298;
4. ……………………………………..4 степени – 1000 крестов;
5. Орден «Возрождение Сибири» 1 степени – 20 крестов и золотая звезда к нему – 20 штук;
6. ……………………………………2 степени – 100 крестов;
7. ……………………………………3 степени – 300 крестов;
8. ……………………………………4 степени – 1000 крестов;
9. Золотые слитки Российского Банка – 109 штук по 8 килограммов и один по килограмму.
То есть ордена «Возрождение Сибири» не успели выдать ни одного: сколько изготовили, столько и отправили в Японию – Сибирь же ещё только возрождается…
Таким образом, Грише предстояло узнать, сколько орденов «Освобождение Сибири» 2-й и 3-й степеней успели выдать воинам-героям или каким-то образом активизировать папину память.
И тогда Гриша разбогатеет по скромным подсчётам на три миллиона долларов законного вознаграждения; ну, и приключения, разумеется, в придачу…
Глава 2.
Найти в соответствующих архивах количество награждённых искомыми орденами казалось Грише более вероятным, чем рассчитывать на пожилую память родителя, хотя он не отвергал и такой исход.
Практичный Гришин ум быстро родил стратегию. Первым делом предстояло подтвердить наличие вклада за № ИР 1919/1238 в конце 1919 года в Иокогама Спеши Банк в Японии.
И тут он вспомнил Мыча, то есть Валентина Акимовича, своего друга со студенческих времен, деятельность которого и была как раз связана с Дальним Востоком. Сейчас уже и не вспомнить, какими путями, а только теперь выпускник восточного факультета МГУ с прекрасным английским и хорошим японским числился каким-то непоследним чиновником по Министерству природных ресурсов.
Практически Мыч торчал то в Японии, то во Владивостоке, то в Москве и везде решал не всегда решаемые вопросы добычи и продажи морепродуктов. Служба такая не мешала, а скорее способствовала жизни плейбоя, а потому был Мыч в расцвете всего…
Виделись они последний раз больше года назад, когда жизнь Мыча неожиданно дала трещинку, потому как влюбился повторно в свою же бывшую жену после шести лет развода; а у той уже и семья другая… Словом, требовалась жилетка, в которую Мыч мог поплакаться, принявши на грудь, и голова, которая по трезвости составит второй ум. Такие жилетка и голова имелись только у его друга Гриши Гончаренко.
Гудели они тогда во Владивостоке трое суток, по истечении которых резонно постановили наступить на горло Мычовой страсти, и оставить бывшую спутницу жизни в покое, и как только… так искать новую.
Теперь сговорились увидеться дома у Мыча в Москве.
Чему, собственно, радуются при встрече друга со студенческих времён, размышлял Гриша, приближаясь в самолёте «Кипрских авиалиний» к Москве? И, подумав с улыбкой в сладкой дрёме, выделил главное: душа с ними отдыхает. И заснул…
– Гляди! В штанах! – приветствовал Гриша друга в дверях его квартиры. Им обоим были душевно приятны воспоминания, когда в эту же дверь много лет назад поутру позвонила компания из друзей и подруг, что-то накануне крепко отмечавшая, и дверь им открыл помятый Мыч в рубашке с галстуком и без трусов…
Теплеет на душе и хочется жить, когда после разлуки обнимешь и похлопаешь друга по надёжной спине.
У Мыча был гость с Дальнего Востока, хорошо Грише знакомый легендарный «начальник Японского моря» Мефодич. Суров и крут был заросший медноволосый гигант с задубевшей на лютых северных ветрах кожей. Широко посаженные ледяные, всегда прищуренные глаза смотрели в упор и видели насквозь. Огромные арктические ботинки казались каменными, как у памятников, руки с заскорузлыми пальцами и выцветшей татуировкой могли задушить волка…
И было совершенно непонятно, чем думал тот «дед», возжелавший объяснить такому вот новобранцу армейские порядки. Мефодич потом разводил руками: я, говорит, один раз и толкнул-то его, в грудь. «Дед» в госпиталь надолго, Мефодич в дисбат.
Магаданский дисбат, однако, оказался в судьбе Мефодича отправной точкой, даже двумя: во-первых, познал и полюбил холодное Японское море, да и остался здесь навсегда. А, во-вторых, встретил здесь такую же побитую душу и дородное тело – это была его Галя. И по сей день промеж ними незатейливая любовь, большое уважение и четверо крепеньких ребятишек.
Числился Мефодич по ведомству Мыча, осуществлял всякие отловы в научных целях; и все знали, что себе Мефодич берёт только по потребности – детей кормить-растить, дом соблюдать, Галю по случаю слегка побаловать, ну, и, конечно, шхуну содержать. За честность и благородство уважали его и русские погранцы, и японская береговая охрана. Причём японцы-то, когда давали ему право входа в свои порты, первыми и прозвали «Ме-фо-дися» начальником Японского моря. Это внутреннее море он действительно исходил вдоль и поперёк и не раз помогал и нашим, и японцам.