– Како? Шта девятнадцать?
Стас удивился: впервые при нем мать предлагала научить варить борщ. Ни его бывшая жена, ни тем более кухарка, не удостаивались такой чести.
Варвара над борщом колдовала серьезно, соблюдала собственные правила; повторить эту партитуру, по глубокому убеждению Стаса, не сумеет никто.
– Проводишь Яцу? – спросила Варвара после завершения обеда.
Стасу хотелось вернуться к лицезрению облаков; одна серия снимков, как ему показалось, складывалась в орнамент, в короткую линию знаков. Но Ядранка так доверчиво смотрела, – и действительно, было уже поздно.
– Зайду в мастерскую минут на десять – и провожу, – пообещал Стас. Он отозвал мать в коридор:
– Дать тебе денег, ма?
– У меня есть, только противно быть склеротичкой. Хотела купить два билета в Черногорию, для себя и для Нинки, значит, пока не судьба.
– Сейчас там жарко, но если надо – возьми.
– Яца! Стасик тебя проводит, – сказала Варвара громко сладким голосом.
Интересно, Ядранка действительно тихоня или прикидывается? Забавная ситуация, – рассуждал Стас, ненадолго вернувшись к работе, – мать пригласила девушку, можно сказать, из далекой европейской деревни. Девушка кровь с молоком, по-русски изъясняется не очень, и мать, похоже, надеется, что я должен увлечься. Смешная…кажется, акцент Ядранки делает ее более привлекательной в моих глазах. Ну, молодость, ну характер хороший, наверное. Сегодня сходила в салон и заметно преобразилась. Это означает, что я ей нравлюсь, или что ей нравится – жить в Москве? Общаться с моей матерью? Стас убедился, что думает о постореннем и на небесных снимках ничего не видит. Он аккуратно убрал негативы и отпечатанные снимки. НЕБО он фотографировал по старинке, на пленку.
– Ядранка, Стасик может тебе рассказать о Москве, – напутствовала Варвара. – Идите через Патриаршие на бульвары, посидите в кафе. Если загуляетесь допоздна, Яца переночует в гостевой.
Во время прогулки на каждую его реплику Ядранка произносила «исто» «правильно». Стасу это скоро надоело.
– Выпьем кофе? – предложил Стас. – Или по бокалу вина?
– Вина.
В кафе на Бронной, расслабленно устроившись в глубоком кресле, Ядранка заулыбалась.
– Ты во время войны жила в Черногории? – спросил Стас.
– Зачем? В Белграде жили.
– С родителями?
– Да, так, – ответила Ядранка, подумав.
– А страшно было, когда бомбили Белград?
– Нет, – Ядранка смотрела ему прямо в глаза, и Стас заметил, что зрачки ее расширены. – Мы само тако – ручили, когда бомбили, шатались! Ништа. Потом ушли оттуда.
– Как это ушли?
– В Церногору. Монтенегро.
– Вы уехали из Белграда?
Она молча кивнула. Стас, привыкший смотреть на лица профессионально зорко, увидел, что ее глаза сверкнули, на мгновение проявилось лицо разгневанной цыганки, – но тут же особенный взгляд был погашен.
Такси для Ядранки поймали на Тверском бульваре. При прощании она не торопясь поцеловала его в губы. От неожиданности Стас не ответил, ошарашено следя за тем как рука девушки гладила его живот, скользнула по рубашке, теплые пальцы пробрались за ремень.
Возвращаясь домой пешком, Стас не мог понять: ему смешно? польщен? Да нет, что ему Яца-Ядранка, тихий омут ядранский, надо забыть о ней. И как забудешь, если стараниями матери она теперь из их квартиры не вылезает? Засыпая подумал: а если и вправду, жениться на такой почти молодой девушке, родить с ней двоих или троих, поселить их с матерью на берегу Адриатики. Дети вырастут веселыми, у моря, Адриатика там по-местному называется Ядран.
* * *
В купе никого не было.
Стас сел прикрыв глаза, расслабился. Это такой тоннель, поезд «Москва-Таллинн», ты садишься и вспоминаешь молодость. Кажется, что жизнь была ярче, хотя на самом деле ты сам был посвежее. Он тогда был юным, и Мила тоже, они с большой компанией сотрудников «Автотрансрекламы» впервые ехали в близкую Европу. В дороге не собирались ложиться спать, обсуждали предстоящие развлечения. В Таллинне тех лет выставлялись особенные художники, особенные фотографы. Стас вспомнил: фамилия одного художника была на букву «А» – Аарек, кажется, – и еще был Томас Винт. Чем же они отличались, как сформулировать? Лаконичная эстетика, изысканность особая, европейская. Другая культура. Тогда мы просто говорили: «вот у них – культура». При этих словах вспоминались не столько картины и выставки, но столик в кафе, покрытый чистой скатертью и украшенный букетом. Считалось, что у поляков «культура», у эстонцев, литовцев и латышей тоже. Во Франции, Италии, Англии тем более. Нам не хватало красоты в собственной повседневной жизни, быт был убогим, и когда мы видели, что люди живут комфортно и уютно, становилось тоскливо. Завидно.
А наша живопись, кинематограф того времени, литература, театр бесподобный – это не «культура», а хлеб насущный. Мы привычно заглатывали хорошие книги, позевывая, наблюдали за игрой таких актеров, что спустя двадцать лет сердце останавливалось при взгляде на старые записи спектаклей. Будто не замечали всего этого, воспринимая ту роскошь как компенсацию за отсутствие свободы выбора.
То есть сокровища у нас были, а красивых пирожных и чистой скатерти на столе – нет. Потому казалось, что мы не живем, а лишь разминаемся, бегаем вдоль решетки, которая отделяет от самого интересного в мире.
Стас снова вспомнил о первой поездке в Таллинн, с «Автотрансрекламой»: с Милой у них романа еще не было, но они двое опаздывали на поезд, бежали за вагоном, и вся компания кричала: «Стасик-Мила! Стасик-Мила!». Кажется, тогда шел теплый дождь. Проводница протянула им руку, уже на ходу … В тамбуре стояли финны, люди другого мира, они помогли им с Милой залезть в вагон. Поразило, что финские малые дети бегали по тамбуру в одних носках, в белых носках; глядя на них думалось про бесшумные стиральные машины, пушистые ковры, чистую финскую жизнь, у светлоголовых детей было прекрасное будущее.
* * *
В вагоне СВ сего времени вещала попсовая русская радиостанция, Стас поднялся и убрал звук, порадовавшись, что поедет один. Но вскоре пришлось поджать ноги – перед самым отправлением в купе появился попутчик. Стас определил, что вошедший человек похож на Савву Морозова: крупноголовый и коренастый, борода аккуратно подстрижена, глаза умные. Вспомнилось, что у Саввы домашняя кличка была «Бизон».
С приходом Бизона купе заполнилось нарядными пакетами.
– Не помешает? – спросил попутчик, роняя шуршащие свертки на пол и заполнив ими без того тесное пространство. – Игрушки, подарки, – Бизон посмотрел в лицо Стасу долгим взглядом, тому показалось, что глаза незнакомого человека приблизились к нему слишком близко.
Больше половины площади пола заняло что-то крупное, раздувшееся в пузырь, автомобиль или лошадь в блестящей упаковке. Бизон сидел, обмахиваясь дорогим галстуком.
– Не мог припарковаться, стоянка забита, – пожаловался он и сразу вскочил. – Ане, красавица моя! – ринулся он к проводнице, – спасибо, задержала поезд.
Вернувшись, попутчик зашуршал пакетами. Стас заговорил первым:
– Давно я не ездил в этом направлении. А вы?
– Почти каждую неделю, – охотно сообщил Бизон. – Не хотите оценить достоинства ужина с малознакомым человеком?
Ресторан оказался ухоженным, как и все в этом поезде. Такими же, как ни странно, выглядели пейзажи за окном: в начале июня пышная зелень делала деревни и дачные поселки нарядными. За соседним столиком молодой человек ел омлет и просматривал фильм на экране компьютера.
– Согласитесь, что вихри времени, его потоки, лучше ощущаются в дороге, – Бизон был разговорчив. – Вы уже оттолкнулись от прошлого, в тот момент, когда ступили с перрона на подножку вагона, но еще не приехали в будущее. Сейчас у нас самое что ни на есть настоящее, живое время, которое можно ощутить. Знаки проступают явственнее, к тому же сознание в дороге лучше воспринимает сигналы других измерений.