Плохо только, что очки с мороза запотели, почти ничего не видно, но ничего, сейчас отойдут. Взять у вахтера ключ; посмотреть, нет ли изменений в расписании на первую смену (изменения есть, но его не касаются); подняться на третий этаж, вообще-то он второй, если смотреть от главного входа в школу, а с другой стороны третий. Поднимаясь по лестнице, опять почувствовал ломоту и недомогание, но думы о предстоящей работе отодвинули это куда-то далеко. Открыть кабинет; пуховик и шапку на вешалку в шкаф, переобуться, в школе провести придётся часов двенадцать, в сапогах ноги вспотеют; достать из портфеля тетрадь с планами... В классе, мягко говоря, прохладно, градусов едва ли пятнадцать. В коридоре послышался топот и детские голоса: учеников в школу запустили. Григорий Борисович подумал: уже 7 часов 45 минут.
Посмотрел на часы: так и есть. Слышны голоса малышей (начальная школа и пятые-шестые классы). Старшие начинают подтягиваться минут за пять-шесть до начала урока, каждый раз кто-то опаздывает. Вот и теперь никто из девятиклассников не торопится на математику, а будет контрольная. Им бы наоборот, прийти пораньше, зайти на перемене, подготовиться, выгадать несколько минут для работы, ан нет. Но, думая об этом, Григорий Борисович не сидит за своим учительским столом, а пишет текст контрольной работы на доске. Писать на доске он не любит: от мела (а мел в последние годы просто отвратительный) много грязи, а воды в кабинете нет, руки от мела постоянно грязные, что неизбежно сказывается и на одежде. Да и почерк у Григория Борисовича не из лучших. Он пишет не торопясь, обернув кусок мела в бумагу, чтоб не сильно пачкаться, стараясь сильно не давить, не сломать мел. Но вот, наконец, все задания написаны, вроде получилось нормально. Григорий Борисович ещё раз критически посмотрел на свою работу и взглянул на часы:
7 часов 55 минут.
Дверь открылась, вошла Маша.
- У тебя же сейчас не математика, - сказал отец.
- Папа, я тебе еду принесла, ведь тебе работать до позднего вечера, почему ты сам не взял?
Впрочем, им обоим и так всё ясно без слов, обсуждать нечего. Маша аккуратно поставила полиэтиленовый пакет с двумя банками (в одной картошка с яйцом, в другой чай), ложкой и тремя бутербродами с сыром в отцовский портфель и пошла на свой урок, времени уже много:
7 часов 57 минут.
Ура, обед это сила, теперь живём! Да, кстати, высморкаться не помешает, из-за гриппа, видно, в носу уже полно. Пока учеников нет:Да, что-то девятого "Г" нет, а вот и они. Ввалился сразу почти весь класс, как это у них получается? Шумно, вразнобой здороваются с Григорием Борисовичем, журнал своего класса на учительский стол положили, рассаживаются, открывают сумки, достают тетради и прочие принадлежности. Рядом с тетрадями и учебниками пристраивают шапки, а кто и шарфы. Для учебных принадлежностей места мало остаётся. Вот ещё беда: шапки и шарфы приходится носить с собой, в гардероб их не принимают, т.к. шапки у всех дорогие (говорят, что живём бедно!), их могут украсть, хотя гардероб закрывается на замок и имеется гардеробщица. Когда Григорий Борисович в школе учился никаких гардеробщиц в школе не было, а шапки в раздевалке оставляли, с собой не носили, и никто их не крал. Да и шапки были в основном цигейковые, простые, такие и теперь не воруют... У многих шарфы на шее.
- Ребята, снимите шарфы, - говорит Григорий Борисович, - некрасиво, да и мешают.
- У вас в кабинете холодно, - отвечают. Тем не менее, кое-кто снял.
В кабинете действительно почти холодно, хотя у Григория Борисовича кабинет один из самых тёплых. Из-за этого постоянно висит угроза, что этот кабинет у Григория Борисовича отберут и отдадут кому-нибудь боле пробивному, умеющему поставить себя, а самого его переселят в другой, холодный.