– Не знаешь ты еще, парень, как это здорово! Все, что душе твоей угодно, кушай; салаты, жаркое, мороженое, вино – все, что хочешь. Как гласит пословица, от птичьего молока до человечьей души!
Солеймани и Харири тоже говорили о приемах прошлых лет как о запомнившихся, приятных вечерах. А Сафар, как и Исмаил, ни одного приема еще не застал.
Однажды к вечеру, закончив работу, они вымыли руки и лица, аккуратно причесались и на двух машинах отправились в клуб банка, находящийся в Шамиране[5]. Харири вез Хедаяти и Исмаила, потому что и возвращаться им было в одну сторону. Сафар поехал вместе с Солеймани. Хедаяти сказал:
– Этот молодой человек – очень умный: сел с директором филиала, очаровывать его будет!
Исмаил сел на заднее сиденье. Машина Харири была марки «Пежо», старая и видавшая виды, но аккуратная и чистая, как и сам он, имеющий внешний вид – волосок к волоску и заботящийся о том, чтобы цвет сорочки подходил к пенсне.
Когда подъехали к банковскому клубу, уже стемнело. Харири припарковал машину под громадной чинарой возрастом в несколько сотен лет, и все трое пошли в сторону клуба. Издали был виден свет в дверях клуба и само его освещенное здание, напоминающее бельведер. Хедаяти откашлялся и произнес:
– Вот оно, здесь же было в прошлом году!
Его голос слегка дрожал. Двое служителей в одинаковой одежде стояли с двух сторон двери по стойке «смирно». Хедаяти предпочел отстать, а вперед подтолкнул Харири.:
– У тебя класс выше. Иди первым!
Харири пошел впереди. Служители поклонились ему, и он вошел в двери, после него – Хедаяти и затем Исмаил. Внутри, в глубине вестибюля, в дверях главного зала стояло несколько пожилых, видных мужчин, выглядящих как аристократы, с седыми волосами и пронзительными взглядами. Хедаяти, увидев их, невольно произнес:
– Вай, Боже мой, это сам главноуправляющий…
Нервничая, они подошли. Первый из мужчин, улыбающийся особенно значительно – глаза его сверкали от переполняющей его радости – был главноуправляющий банка. Он тепло здоровался за руку с приглашенными. Харири и Хедаяти пожали ему руку и прошли. Исмаил чуть отстал. Главноуправляющий протянул ему руку и мягким голосом произнес: «Подходите, молодой сотрудник!»
Его седые усы шнурком, под влиянием улыбки, успокоительно растягивались. Исмаил вложил свою руку в его руку. До сих пор он не пожимал рук людям такой влиятельности и достоинства. На миг они взглянули друг другу в глаза. Рука главноуправляющего была мягкой. Ее тепло было приятным. В то же время, в тот миг, когда он сжал руку Исмаила, по его лицу прошла волна уверенности в себе, переходящей в чувство высокопоставленного владычества.
Исмаил и другие вошли в большой зал, в котором вокруг столов были расставлены стулья. Позади столов, в мягком свете, по сторонам зала виднелось множество народа. Вдоль одной из стен зала тянулось возвышение, высотой примерно в метр, на котором выстроились различные кушанья, иранские и иностранные. Под этим возвышением местами горел огонь, своим мягким пламенем подогревая еду. Здесь были самые разнообразные салаты, сладости, желе и напитки, глаза разбегались. Взгляд Хедаяти, завидевшего это, заблестел, он сказал: «Я пошел вперед, да и вы не мешкайте, смелее!» – и он ушел, не оглядываясь. Продвинулся в сторону возвышения с едой и вскоре исчез из вида. Исмаил с Харири, хотя и медленно, двинулись в ту же сторону.
Чем ближе к столу, тем многолюднее становилось. Тут уже стояли плечом к плечу, толкая друг друга. Те, кто положил себе еды, отходили и начинали есть. Торопливо глотали то, что запихивали в рот. Некоторые от усердного глотания покрылись потом. Исмаил так засмотрелся на это, что потерял Харири, тот тоже исчез. Теперь Исмаил был один и никого не знал вокруг. Все поглощали пищу, глядя по сторонам захмелевшими, немного влажными глазами. Лязг ложек и вилок наполнял зал. Ни Солеймани, ни Сафара также не было видно. Когда открылся подход к возвышению с едой, Исмаил взял себе тарелку и положил в нее немного салата. Сразу отошел в сторону. Нашел спокойный уголок и начал медленно есть. Запах еды смешивался с ароматом одеколона и с мягкой западной музыкой.
Шло время, и спадал шум вилок и ложек. Животы округлялись на глазах. Вместе с тем некоторые еще, ради забавы, хотя и уже пресытившись, продолжали двигать челюстями, бессмысленно глядя вокруг. В это время подошедший к микрофону человек пригласил гостей перейти в другую часть зала, где ровными рядами были расставлены кресла. Сотрудники банка потянулись туда. Появился и Харири. Его щеки расцвели, а глаза блестели. Он спросил Исмаила со смехом:
– Как, хорошо пришлось?
– Прекрасно!
Харири взял его под руку и потащил за собой.
– Пойдем, сядем на хорошее место.
Они нашли себе места и сели рядом. Исмаил спросил:
– Не видели господина Солеймани и Махраджа?
– Вон они, сидят перед председателем совета директоров.
Исмаил посмотрел туда, куда показал Харири. Увидел затылки обоих. Сафар, как всегда, сидел строго прямо. А голова Солеймани была вровень с его плечом. Он казался немного расплывшимся и приплюснутым. Харири низко опустился в своем кресле и пробормотал:
– Как они сдружились, а мы и не ведали…
В это время на трибуну вышел главноуправляющий. Все замолчали. Несколько мгновений он стоял, не говоря ни слова, и смотрел на сидящих. Кроме звуков кое-где передвигаемых стульев, ничего не было слышно, словно все задержали дыхание. Главноуправляющий откашлялся и медленно сказал:
– Вот уже недели и месяцы я, старик, жил в нетерпеливом и страстном ожидании этого дня. Я жаждал дня, когда большая и гордая семья нашего банка вот так тепло и искренне соберется под одной крышей, я на дрожащих ногах поднимусь на трибуну и своими ослабевшими глазами посмотрю на вас. И вот я смотрю тем взглядом, которым дедушка, постаревший и ослабевший, в последние годы жизни смотрит на своих потомков. Хотя сегодня я чувствовал недомогание и прибыть на встречу с вами мне было тяжело, все-таки я сказал себе: оставь больничную койку и приди на собрание дорогих людей – может быть, уже в следующем году ты не сможешь быть с ними. И вот я приехал, чтобы сказать: я люблю вас всем сердцем.
Он отошел от микрофона. Несколько раз кашлянул. Вытянул бумажную салфетку из коробки на столе и медленно вытер ею губы. Потом опять подошел к микрофону и, прижав руку к груди, сказал:
– В тот день, когда я закладывал первый камень в основание этого банка, я был так же молод, как вы сейчас, сердце мое было здорово. Сегодня я уже не таков, как был прежде, сердце больное, и говорить мне трудно, но я счастлив, что, хотя я отдал свое здоровье, взамен я вижу эту величественную картину. Теперь мы стали могучим деревом, наши ветви раскинулись далеко и широко, а корни глубоко внедрились в землю. Никакой ветер и буря не повалят нас. Буду ли я рядом с вами или нет, я спокоен. У меня есть к вам только одна маленькая просьба…
Он замолчал. Никто не произносил ни слова.
– Просьба старика-отца, который, возможно, не доживет до следующего года и которого уже не будет на следующем таком событии рядом с вами…
Опять все замолчали. Присутствующие задержали дыхание. Некоторые всхлипывали.
– Я не скажу «враги», но скажу – «конкуренты» – их у вас много, и они хотят обойти нас. Так сделайте все, чтобы не сдаться и не отступить. Это завещание вам вашего старого отца. Достаточно сказать, что, если бы я имел прежнее здоровье, я бы выпил за ваше здоровье. Увы, врачи мне запрещают, но вы – выпейте. Веселитесь и радуйтесь. Радуйтесь – и пусть так будет всегда…
В этот миг в переднем ряду встал один из молодых сотрудников банка, покачиваясь, подошел к главноуправляющему и жадно, страстно начал целовать его руки. Растерявшись, главноуправляющий отнял руки и спрятал их за спину. Тогда сотрудник бросился ему в ноги и стал тереться лицом о сверкающие туфли главноуправляющего, и плакать, и реветь, словно ребенок. Многие встали с мест, чтобы видеть эту неожиданную сцену. Один из служителей подбежал к трибуне, чтобы остановить молодого сотрудника. Но главноуправляющий поднял руки и сказал: