Мировое дело, честное слово! Но тут меня взяла охота поглядеть, где они сейчас ковыряются. Может, они еще через месяц там будут, так мое все дело снегом запорошит и ни черта они не найдут. Я отлетел в сторону, потом взял метров на пятьсот выше и стал осматривать гору в трубу. И вот поймал их: сначала увидел на снегу человек с пяток. А потом повыше: двое тащили одного на веревке. Он болтался под кручей, а те насилу, насилу его подтягивают. Я хорошо их видел: они были в намордниках каких-то и все глядели на этого, что на веревке. Ко мне не оборачивались. Значит, дело чисто: они меня не приметили. Оставалось им только на эту кручу, а там довольно полого шло. Гляди, к вечеру или завтра наутро они там. Но ждать мне было неохота, я тут одну штучку хотел попробовать".
8.
На этом кончалось то, что получил я от доктора. Я, должен признаться, обозлился, что тут не было конца. Но в ту же минуту мне стало обидно, что я так обморочен. О каком конце тут может быть речь? Если это компиляция изо всякого бреда, которого наслушался от своих пациентов мой доктор, а потом самодеятельно уж скомпилировал вот этакую эпопею, то очень естественно, что у врача не хватило творческой фантазии придумать конец с каким-нибудь общественным или моральным весом. И почему это все эти люди интеллигентных профессий, все они тайком литературничают? Дамы пишут стишки, а мужчины эпопеи или романы. И непременно начинают: косые лучи заходящего солнца... тут они останавливаются и пробуют так: косо падали. Потом "косо" вычеркивают. Пишут: резко. Зачеркивают. Зачеркивают и "падали". Пишут "упадали".
Впрочем, доктор похитрее: не падают у него тут и не упадают. Впрочем, может быть, это из пациентских тетрадок! Есть же там среди больных графоманы. Однако надо положить всей этой мистификации конец. Я взялся за телефон. Доктор оказался дома. Очень уж охотно чтото согласился приехать. Ждал, должно быть. Небось интересно мнение, так сказать, специалиста, профессионала. То-то, голубчик. Через полчаса он был у меня.
- Что? Писательствуете, батенька? - держу его за руку и назидательно в глаза гляжу.
- Ах, вы вот как решили?
- Да не притворяйтесь, знаем мы эти стыдливые анонимы и псевдонимы.
- Ну, а если и так? Что вы, сердцевед, скажете?
- Да что? Компиляция из садического бреда. Довольно-таки самодельная. А потом, ну что же это? Неужели с таким аппаратом и не развернуть фантастических действий? Ведь это все у вас мелочь? Почему ему в голову приходят только какие-то лакейские пакости? Это вкус грязного ночлежника это со слонами! Давить клопов пальцами на одеяле. Ведь это же тупоумный прохвост. Да и не прохвост, это громко, это вот в старое время такие номерные бывали в подозрительных номерах, что сдавались по часам. С проплеванной душой. Возможно, что и больной даже.
- Возможно. Это вот и надо решить.
- А что он делает? Он кончил? Пишет?
- Пишет. Но реже. Урывками. Просил спирту.
- Дали?
- Дал немного. Раньше он ничего не просил. У него теперь на столе лампа.
- Ну немножко есть еще?
- Есть?
- У вас с собой? Я вас спрашиваю, принесли? В портфеле? - Я сделал два шага к двери.
- Чего вы заспешили? Здесь все в кармане, пожалуйста. - Доктор не спеша стал тащить из кармана сложенные вдоль листы.
Но-в это время вошла жена, пошли улыбки, расспросы о детях. Я в угол, в кресло. Хотел просмотреть, хотя бы наспех, но тут чай, наливки. Когда в первом часу я проводил доктора, я крикнул ему на лестнице вслед:
- А все-таки сюжет надо было совершенно иначе строить, батенька! Сырье. Типичнейший самотек!
Я слышал, уже через дверь: он что-то пробасил спокойное на пустой лестнице.
В кровати я закурил и взялся за эти листы.
Вот что дальше.
"Для этой штуки надо было место, чтоб не было народу кругом.