Потом тихонько вошел, сгрябал сапоги, надел их на полу. Посидел еще так для верности минут пяток, а потом смело взялся за ихние кузовки с паями, пособирал все. А потом взял эту свечку несчастную, вышел в сени,-настругал от лесенки моей финкой стружки, строгал я хоть и со всей силы, но минут как бы не десять, и все поглядывал, спят ли те. Щепку эту всю я приспособил под лестницей, накапал на эту кучку стеарином, подпалил и положил сверху свечку. Вышел я и тихонько сполз с крыльца на снег. Шофер, видно, задремал, как в доме стало тихо. Я подошел с мешком легко, чтобы не скрипеть снегом, и говорю ему:
- Сейчас... - он чуть не прыгнул спросонья. - Сейчас, расходимся по одному. Отвези меня немного до Московского шоссе и вертайся мигом.
Он мне:
- Хлюст велел?
- Хлюст, - говорю, - ну а кто же? А я от себя пакет дам на чай и кофий.
Он тогда:
- Пусть сам Хлюст выйдет скажет, чтоб потом разговору не было.
- Ну, черт с тобой: я пешки хряю.
И я пошел. И скоро я дошел до дороги, уж фонари стали видны какие-то. Я оглянулся и увидел - дышит заревцо небольшое вдали за мной - и сейчас же услыхал-шумит машина без фонарей. Я прижался к забору - мотор полным ходом пролетел мимо как оглашенный. Когда я уж подходил к глухим загородным домам, видно было, как сзади распылалось - что надо. Было три часа ночи. С мешком ночью в городе - это верное дело влипнуть, до первого мильтона. Надо было этот мешок и устроить скорей, и еще сделать одно непременное дело. И я стал сворачивать к насыпи. Здесь платформочка, вокзальчик, и в 3.20 приблизительно должен быть поезд - этот поезд в обход города прибывает на товарную станцию. Утренних базарных мужиков и бабья с корзинками - стадо целое. Вышло по-моему: никто на вокзальчике на мой куль и не оглянулся. Взял билет, вперся в вагон с руганью и боем. Через 15 минут - на Товарной, сдаю мешок на хранение. Квитанцию заправил в кепку за подкладку в козырек, нашел извозчика: гони. За четыре квартала от банка я слез, рассчитался. Нафальшивую мимо кнопки звонил в чужие ворота, пока извозчик не отъехал. Потом пошел, дошел до банка, перешел улицу. Спит мильтон на ступеньке, в шубе и меж колен торчит винтовка. Это у главного подъезда. У малых дверей, где моя кнопка, за углом - никого. На улице пусто. На всякий случай для виду иду пьяной заплетухой через улицу, однако не шумя. Подождал, прислонясь к дому, протерся чуть вперед по стене и тут нащупал мою кнопку, тихонько ковырнул ее на место. И тут - черт его как понес - сорвался во дворе колокол, забил на всю улицу как бешеный. Я по стенке быстро прошел шагов двадцать и только тогда услышал свист, сквозь этот звон и треск. Я знал, что от этого перепугу им раньше полминуты в себя не прийти и они будут метаться. Оказалось еще хуже; мильтон бросил свой тулуп, отбежал на другую сторону и стал орать:
- Караул!
Но я уж зашел за угол и все пьяной походочкой плел дальше - видел я, как с поста сорвался еще мильтон и рысью пустился к банку. Я свернул еще в улицу и тут уж увидал, что я, как говорится, винта нарезал вполне. В половине пятого я уж приплелся домой и валял перед дворником в доску пьяного. От меня несло водкой и потрепали меня погорельцы-то мои, будто я пять верст с горы катился. Дворник меня до квартиры под ручку вел, а я колбасился вареной сосиской. Дверей к себе я не запер и лег, не раздеваясь, как надо быть пьяному. Хорошая штука водка, если кто знает, как ее потреблять.
5.
Волынка, конечно, пошла немалая. Таскали и меня. Дворник и жильцы показали, что я приполз домой совсем мокрый и спал чуть не сутки. Я сказал, что пьянствовал всю ночь и где меня носило - не знаю, только пришел домой побитый и порванный - синяки у меня не прошли, и доктор сказал, что самые что ни есть свежие.