– Тебе стыдно, Кокорев?
– Стыдно… Поставьте мне, если хотите, двойку! – Кокорев был согласен на все, только бы от него наконец отвязались.
– Ну за что же двойку – я тебя сегодня, по-моему, не вызывала, да их у тебя в журнале и так хватает, – учительница тронула шмыгающего Копыто за плечо, – хочешь, я скажу, как ребята тебя зовут?
– Не надо, Александра Даниловна! – взмолился он таким тоном, как будто Кошкалда собиралась открыть Бог весть какую тайну, – ну, зачем вам это, – в голосе двоечника проскакивали трагедийные нотки, – я же просто пошутил и… и все! – Кокорев затих и обреченно взглянул на неумолимую Кошкалду.
– Ладно, невинная жертва, тебе сейчас, наверное, и вправду надо выйти – так иди, – сказала она и, словно ничего не было, вернулась к доске:
– Откройте тетради, ребята, и вернемся к нашему уроку.
Не веря своим ушам, Кокорев недоверчиво взглянул на учительницу и быстро пошел к дверям – он опасался, что непредсказуемая Александра Даниловна передумает и остановит возле самого выхода, когда его пальцы уже возьмутся за спасительную дверную ручку.
Но ничего не произошло. Александра Даниловна стирала с доски неправильные глаголы, которые просклонял старательный Борька Скрипунов, прозванный Пауком за свою исключительную прилипчивость. Стряхнуть с себя эту гнусаво бормочущую личность можно было только по методу Коляна: за шиворот – и вниз по широкой школьной лестнице, пока не примет Паука гостеприимная противоположная стена.
А Борька и не думал обижаться – он стряхивал со своего пиджачка пыль и вновь стоически приступал к осаде своей жертвы – до тех пор, пока она не уступала или Паука не начинали попросту бить.
Сейчас Борька стоял и смотрел, как плоды его труда безжалостно уничтожаются грязной тряпкой. Было обидно. Он посвятил этим проклятым неправильным глаголам весь вечер, надеясь с их помощью завоевать почет и уважение новой учительницы, но блистательный дебют поломал своим жалким актерством дубина и бездарь Кокорев. Паук понял, что аплодисментов не будет, и угрюмо ждал, когда Кошкалда разрешит ему вернуться на место.
– Скрипунов, садитесь, – Александра Даниловна движением руки отпустила, наконец, Паука и остановила взгляд на пятнистом от волнения Костике:
– Гурьянкин, а вас я попрошу к доске!
Костик вылез из-за парты и пошел туда, где возле доски стояла Кошкалда, освещенная слабым зимним солнцем. Когда он проходил мимо дверей, то все услышали донесшийся оттуда сдавленный шепот:
– Ну, Бандерлог, я тебя…
В это время раздался школьный звонок, возвещающий о наступлении большой перемены – времени, когда исполняются самые заветные мечты, а на головы предателей обрушивается страшная месть. Завершился урок английского языка, который сделал Кошкалду одной из самых легендарных учительниц в школе, а Кокорева навеки лишил остатков его былой славы.
Начитанный Колян вскоре после «ЧП» предложил прозвать Александру Даниловну по первым буквам ее фамилии, имени и отчества, как это делали герои его любимой «Республики Шкид», и прозвище Кошкалда твердо закрепилось за необычной учительницей. Во всей этой занимательной истории был только один участник, для кого она не обернулась ничем хорошим, – это был Костя-Бандерлог.
Устрашенный словами мстительного Копыто, Костик, не долго думая, смылся домой прямо с большой перемены. Напрасно Кокорев дожидался его у раздевалки, где обычно происходило выяснение отношений, напрасно он разыскивал Костика в тайных закоулках школы, где, наподобие Хитрова рынка, собирались все тертые прогульщики и второгодники, чтобы покурить после уроков, – Гурьянкин как будто испарился.
«Ну ладно, Бандерлог, ты еще свое получишь, – злорадно думал Кокорев, бегая по коридорам, – за мной не заржавеет!»
Несколько дней спустя, когда наступило воскресенье и Костик, скоропостижно «заболевший» гриппом, вышел погулять со своей таксой-всю-жизнь-под-шкафом, возле их дома зашевелились кусты – и на дорожку выбрался заснеженный Копыто.
– Привет, Бандерлог, – сказал Кокорев, – тебе чего в жизни не хватает?
Костя непроизвольно потянул на себя поводок собаки и попытался что-то произнести, но Копыто шагнул вперед и хлестко ударил Гурьянкина по лицу:
– Ты думал, что я тебя не достану? – лицо Кокорева было спокойным.
– Я… не… – тут на голову несчастного Бандерлога обрушился еще один удар, отчего Костик как-то удивленно хмыкнул и осел в снег. Он выпустил поводок из рук, и шнуркоподобная псина побежала обнюхивать желтоватые пятна на сугробах – происходящее с хозяином ее совершенно не волновало.
– Пора вправить твои куриные мозги, – с этими словами Кокорев деловито поднял Костю и, придерживая его одной рукой, другой сильно толкнул бессмысленно моргающего Бандерлога в кусты.
– Тебя кто за язык тянул, гад?
Костя барахтался в ветвях, пытаясь выбраться из жестких, царапающих лицо и руки зарослей, но его ноги никак не могли найти подходящую точку опоры.
Копыто снова стал вытаскивать беднягу на свет божий, как вдруг на балконе противоположного дома стукнула открывшаяся дверь и послышался гневный женский голос:
– Отойди от моего сына, бандит, – это кричала мама Костика: случайно выглянув во двор, она увидела плачевную для своего сыночка картину. – Я вот милицию вызову…
– Эй, милиция! – звонко закричала она, видя, как Кокорев пустился бежать, в последний раз отправив Костю-Бандерлога физиономией в снег. – Рашид, да лови же ты этого негодяя!
Слова возмущенной Костиной мамы относились к их соседу – бизнесмену Рашиду, который в это время садился в свою машину. Индифферентно глянув наверх, сосед захлопнул дверцу и выехал из двора, притормозив, чтобы пропустить бегущего сломя голову Копыто.
Когда февральский ветерок унес выхлопные газы, а Кокорев скрылся между заваленными сугробами гаражами, на снегу остался сидеть один всхлипывающий Костя Гурьянкин, а возле – нагулявшаяся такса, которая подошла-таки к своему хозяину и стала разглядывать его, по-собачьи недоумевая: отчего это Костик сидит и разгребает вокруг себя снег, словно какая-нибудь дворняга?
На улице продолжал идти снег. Ребята без устали продолжали шагать за ничего вроде бы не подозревающей учительницей. Внезапно Кирилл резко осадил своего приятеля:
– Стой! Видишь, Кошкалда в переулок нырнула?
– Ага, вижу, там еще дорожка прямо до нашего с тобой дома идет – вот нам с тобой и настал… Колян не закончил фразы, однако Кириллу было и без того понятно, что дело плохо.
– Небось, к тебе или ко мне топает, ох и дотошная же тетка!
– У меня в это время предков обычно дома не бывает, но сегодня – как назло, мамаша дома. Вот и высидит…
– А у меня бабуля прямо затащится, когда Кошкалду на пороге увидит – и поговорить есть с кем, а сколько можно будет предкам после накапать! Так что попались мы с тобой, друг Кирюха!
За таким невеселым разговором друзья дошли до переулка и опасливо глянули в его темноватый проем – там уже никого не было – Кошкалда исчезла.
– Во дает, а, Колян? Конспирируется, как Ленин, раз – и ее уже не видать!
– Пошли, там лавочка есть, посидим.
Кирилл с Колькой прошли заснеженной дорожкой к небольшому дворику, где под слоем снега нашлась скамейка. Колян сразу плюхнулся на нее и оказался в сугробе замысловатой формы. Кирилл остановился рядом и предложил:
– Слушай, а давай дождемся, когда она выйдет, подойдем к ней и попросим, чтобы она дальше к кому-нибудь из нас не ходила – ну, там, к тебе или ко мне? – Кирилл даже сам удивился простоте и смелости своей идеи.
– Ты еще у ней деньжат попроси, на пиво!
– Я на твою могилку безвременную у нее деньжат попрошу, если ты не заткнешься!
– Нет, ты и в самом деле дурак: когда это было видано, чтобы Кошкалду можно было на что-то уговорить? Да проще вот это дерево упросить, чем ее, – Колян с неподдельным интересом смотрел на друга, – кому и когда она уступила?