Кальдер скрежетнул зубами.
– Может, наведаюсь к Ричи. Посмотрю, как у него там с набором.
«А может, если получится, и уговорю его помочь мне протянуть хотя бы этот месяц».
– Ты же свободен, как птица?
Ответ был известен им обоим. Свободен, как голубь, ощипанный и нанизанный на вертел.
– Все как при твоем отце, право. Всяк волен делать все, что ему заблагорассудится. Верно, Нога?
– Верно, вождь.
– Волен-то волен, но только так, как я ему, собаке, укажу!
Карлы Доу заржали, будто услышали необычайно удачную шутку.
– Передашь Ричи от меня привет.
– Непременно, – Кальдер поворотился к дверям.
– Слышь, Кальдер! – окликнул Доу, стряхивая капельки. – Смотри только, не наделай мне делов.
– Каких делов? Что-то не соображу.
– А таких. А то с одной стороны южане, которых надо бить, да еще всякие там выродки вроде Жужела из Блая. А тут еще это его хренейшество Стук-Перестук, штырь бы ему в дышло… Да еще мои люди друг дружке дорогу переходят… Словом, не жизнь, а сплошная заноза в заднице. Терпеть не могу, когда кто-то тайком, за спиной, плетет что-то свое. Пытается под меня копать, да еще в такое время… Так что смотри, если что, башки тебе к херам не сносить!
Последнее он проорал, выпучив глаза. Ни с того ни с сего в нем полыхнула ярость; жилы на шее вздулись. Все настороженно притихли. А Доу, выпустив пар, опять сделался безмятежным, аки агнец.
– Понял меня?
Кальдер сглотнул, пытаясь не выдать страха.
– Суть уяснил.
– Ну вот и славно. – Доу зашнуровал гульфик и ощерился, как лиса при виде незакрытого курятника. – А то ужас как не хотелось бы трогать твою жену. Она ж такая красотуля. Хотя, понятно, и не такая, как ты.
Молчаливую ярость Кальдер скрыл за очередной усмешкой.
– Оно понятно, куда ей до меня.
Он прошел между скалящимися карлами и вышел под вечереющее небо, неотвязно думая, как бы вернее поквитаться с Черным Доу и вернуть похищенное у отца.
Что за война?
– Красиво, правда? – спросил Агрик с улыбкой во все веснушчатое лицо.
– Ничего, – рассеянно буркнул Зобатый.
Он раздумывал, как использовать это место и как бы его мог использовать враг. Старая привычка – еще со времен Бетода, когда они вели кампании и рассуждали о земле. И о том, как превратить ее в оружие.
Ценность холма, на котором стояли Герои, дураку понятна. Он грибом вырастал над плоской долиной – одинокий и странно гладкий, будто рукотворный. От него шпорами ответвлялись два выступа – один на запад, с иглой из камня на конце, получившей название Палец Скарлинга, а другой на юго-восток, с кольцом более мелких камней на макушке, известных как Детки. По мелкому дну долины петляла река. На западе она огибала золото ячменных полей и терялась в зеркальных блюдцах болот, а далее текла под рассыпающимся мостом, за которым сейчас приглядывал Скорри Легкоступ – мостом, с редкостной неизобретательностью названным Старым. Вода, серебристо посверкивая на галечных отмелях, с журчанием омывала подножие холма. Где-то там, среди чахлой осоки и плавника, удил сейчас рыбу, а скорей всего, клевал носом, Брек.
По другую сторону реки, к югу, поднималась Черная пустошь – мешанина желтой травы и бурого папоротника, с каменистыми осыпями и оврагами, по дну которых белой кипенью бежали родники. Восточнее над рекой стоял Осрунг – кучка домишек около моста и большая мельница, в окружении высокого частокола. Столбики дыма из труб уходили в синеву неба, а оттуда в никуда. Все как обычно, ничего примечательного, и никаких следов ни Союза, ни Черствого, ни кого-то от Ищейки. Трудно поверить, что идет война.
Хотя, исходя из опыта, которого у Зобатого было хоть отбавляй, война почти полностью состоит из тоски и скуки – обычно в холоде и сырости, голоде и хвори. И из ужаса, да такого, что обосраться можно. А ведь надо еще таскать на себе доспехи и навешанный на них металл. И донимало немое изумление, как его угораздило врасти в это черное дело да так из него, черт возьми, и не вырасти. Быть может, это талант, или же отсутствие таланта к чему-то другому. Или его подхватило и унесло ветром, который возьми да занеси его сюда. Зобатый уставился вверх, где в глубокой синеве неба плыли клочковатые облака, а с ними воспоминания: одно, другое.
– Красота-то какая, – еще раз мечтательно вздохнул Агрик.
– Под солнышком все смотрится красивей, – сказал Зобатый. – А был бы сейчас дождь, так ты бы назвал эту лощину самой поганой дырой на свете.
– Может быть, – Агрик, блаженно прикрыв глаза, подставил лицо солнцу, – но ведь дождя нет.
Это правда, причем необязательно радостная. У Зобатого была давняя пагубная склонность сгорать на солнце, так что весь вчерашний день он как по часам смещался вместе с тенью вокруг самого рослого Героя. Сильнее жары Зобатый недолюбливал только холод.
– Эх, не знаю, что отдал бы за крышу, – вздыхал он. – Чертовски доброе приспособление прятаться от погоды.
– А мне так и дождь, если в меру, нипочем, – сказал Агрик.
– Это ты еще молод. Вот поживешь с мое – тогда узнаешь, каково в таком возрасте сутками торчать под открытым небом, в погоду и непогоду.
Агрик пожал плечами:
– К той поре, вождь, я все же рассчитываю обзавестись крышей.
– Правильно мыслишь, – проворчал Зобатый, – хотя соплив еще мне перечить.
Он достал побитый окуляр, которым разжился у мертвого офицера Союза, найденного замерзшим среди зимы, и опять уставился в сторону Старого моста. Ничего. Проверил отмели – ничего. А вот на дороге в Олленсанд вроде как вспархивает какое-то пятнышко – оказалось, мошка по ту сторону стеклышка, так что оснований бить тревогу нет.
– Что ж, в хорошую погоду хоть местность просматривается лучше.
– А мы Союз высматриваем? Да эти негодяи и на дохлую лошадь не всползут. Напрасно беспокоишься, вождь.
– Кому-то ж надо.
Хотя в словах Агрика был определенный смысл. Беспокоиться чересчур или не беспокоиться вовсе – две стороны одной монеты, но Зоба почему-то всегда клонило именно к первому, то есть к чрезмерному волнению. Поэтому при всяком движении он дергался и норовил призвать к оружию: было ли то кружение птиц в небе; овцы, пасущиеся на пустынных склонах; крестьянские повозки, ползущие по проселочным дорогам. Недавно Весельчак Йон с Атроком затеяли упражняться на топорах – так от внезапного лязга металла Зобатый чуть не опростался в штаны. Да, оно так: беспокойство избыточное. Стыд в том, что в сердце его никак не унять.
– Зачем мы здесь, Агрик?
– Мы, здесь? Ну как. Ты же знаешь. Сидеть на Героях, смотреть, не появится ли Союз, а если появится, сообщить Черному Доу. Дозор, разведка, как всегда.
– Это мне известно. Я же сам тебя в этом наставлял. А ты скажи, зачем мы здесь?
– Как бы смысл жизни и все такое?
– Да нет же, нет! – Зобатый хватал руками воздух, как будто никак не мог уцепиться за истинный смысл слов. – Почему мы здесь?
Агрик, наморщив лоб, мучительно соображал.
– Ну это… Девять Смертей убил Бетода и взял его цепь, и сделался как бы королем Севера.
– Верно.
Тот день отчетливо помнился Зобатому: труп Бетода, простертый в луже крови; толпа, ревущая имя Девятипалого… Несмотря на солнце, его пробрал озноб.
– И?
– Черный Доу пошел тогда на Девять Смертей и забрал цепь себе.
Агрик спохватился, что говорит крамолу, и завилял:
– Ну а как же иначе. Кто бы стерпел такого отъявленного сумасброда, как Девятипалый, над собой королем? Однако Ищейка назвал Доу изменником и клятвопреступником, а большинство кланов к югу от Уфриса склонились на его сторону. А короля Союза, видите ли, связывали с Девятипалым узы дружбы по каким-то там безумным походам. Вот и вышло, что Ищейка и Союз решили пойти на Черного Доу войной, и вот мы все здесь.
Агрик откинулся на локти, прикрыв глаза, довольный собой.
– Какое четкое понимание интриги текущего противостояния.
– Спасибо, вождь.
– А именно, как завязалась распря между Черным Доу и Ищейкой, и почему Союз встал на сторону Ищейки. Хотя дело скорее в том, кто чем владеет, нежели кто у кого ходит в друзьях.