– Because of the music, – ответил он просто на вопрос Рэбая.
– Because I didn’t care where to go and New York was ok, – сказала я.
Рэбай смотрел на нас молча и как-то тревожно. Похоже, наша смешная история произвела на него впечатление.
– You know, guys, – сказал он после паузы, – Я очень ценю людей, которые способны на такое – все бросить и уехать.
– But I think everybody has to do it, – весело сказал мой друг, – рано или поздно!..
Мы говорили и говорили, перескакивая с одной темы на другую. Рэбаю очень нравилось наше внимание. Он рассказывал свои истории: про то, как он объездил весь мир, как он жил в Европе, как приобщал там к растафарианству одного поп-певца (так и не помню его имени)… О том как был в Берлине в тот момент, когда рушилась Стена, и даже привез с собой в Америку от нее кусок и хранит у себя в спальне… О том, как сделал визитки, на которых было написано: Ras Rabbi, Cultural Exchange и номер телефона, и разбрасывал их по Манхэттену; как он видел, как рушились торговые центры одиннадцатого сентября и как весь даунтаун начиная с 14-ой улицы был оцеплен и туда пускали только по документам, как он видел как по Wall Street ходили охуевшие люди, покрытые пеплом, и не понимали, что делать и куда идти, как все было засыпано пеплом, и как его жена сделала лучшую фотографию падающих близнецов, которая выиграла конкурс лучших фотографий 11-го сентября; о том, как он продавал траву в восьмидесятых, как у него было несколько магазинов в ист-виллидже, где вместе с банкой колы можно было купить травы, и что crift-dogs на St. Marks, где мы иногда покупали хот-доги – это как раз одно из тех мест, но сейчас об этом здесь уже никто не помнит; о том как ему пришлось бросить свой сверхдоходный ганжа-бизнес и уехать в Японию, потому что в Нью-Йорке началась война между теми, кто продавал наркотики, и Рэбай по-умному свалил из Америки, а те его друзья, которые остались, получили по пуле.
– And you know what? – продолжал он, – Вы плохо представляете, как вам повезло, что вы встретили меня. Раньше вся трава в Ист-Виллидже – была моя! И до сих пор, хоть я уже отошел от дел, потому что, я вам рассказывал, мне пришлось уехать отсюда… но до сих пор – I am the only rasta here. Watch me, watch my face, – его глаза блестели золотыми огоньками из глубины больших черных зрачков, – I am the only rastaman here! Did you see any dreadlock here, ah?
Вообще-то в Нью-Йорке (и особенно в Ист-Виллидже) мы видели дохуя растаманов, но, конечно, они были совсем не похожи на Рэбая. Рядом с ним они выглядели бы фальшиво.
– We saw… but…
– Нееет. Настоящих растоманов! Все эти, – он наклонился в нашу сторону и прищурился, – которые ходят с развевающимися дредами – у них нет ничего общего с раста. Были времена, когда иметь дредлоки – было преступление, за которое сажали в тюрьму. Это то, за что мы боролись! А они используют это, чтобы цеплять телок! Да мне проще ходить по улице с высунутым членом, чем с распущенными дредами.
Когда он говорил, он двумя руками натягивал шапку на лоб, подтыкая торчащие из под нее со всех сторон маленькие дредлочинки.
– Have you ever saw me without a hat?
Вообще-то, когда я впервые увидела Рэбая (если вы помните) – его дреды спокойно болтались у него за спиной.
– Ээээ…actually… yes… – сказала я.
– What?! I never go without a hat!!! I was thirteen when I started growing dreadlocks! My dreadlocks would be this long now!.. – и он ткнул себя в лодыжку.
– Would be? What do you mean?
– Вот такой длины! Прямо до пола!!! … Accident, I was on my bike… doctors had to cut them, – он начал щупать то место на голове (чуть выше виска), где, видимо, у него до сих пор был шрам, – Вы не можете себе представить, как это было ужасно. Половина жизни – просто отрезана…
Эти слова он уже говорил с неподдельной искренней грустью, и поднимая глаза куда-то к потолку. (И мне была понятна эта одержимость своими дредами: так же, как и старые добрые славяне-язычники (и не только), растаманы считают, что в их волосах заложена их же собственная жизненная сила).
– А сколько тебе было лет, когда это случилось?
– About… thirty something… Знаете, что это значит? Что мои дреды были бы сейчас вот такой длины! I am the only rasta in the Village. Те, которых вы здесь видите – они здесь, потому что – я! – им это разрешаю. И они все – мне! – платят… часть денег с той ганжи, которую они продают – они отдают мне! Потому что я обеспечиваю спокойную жизнь в Ист-Виллидже! Listen to me, guys! I'm fifty years old, I'm older then you guys both! I know something about life! But you are lucky to meet me. Nobody knows New York like I know New York.
И он ударился в долгие воспоминания, в которых Нью-Йорк был совсем не таким, он был лучше, интереснее, реальнее, моложе. Younger, like Rabbi was younger back in the eighties. Уже стемнело, сумерки сгущались в комнате пока мы говорили. Он уже просидел у нас несколько часов. Он стал смотреть в окно на парк, наполненный светом оранжевых фонарей, на авеню А.
– Вся моя жизнь прошла вокруг этого парка…
Вдруг кто-то позвонил ему и сказал, что ждет его уже давно, но он не приходит. На что Рэбай ответил:
– Man, I'm coming, I'm coming, I'm two blocks away from you.
После этого он просидел у нас еще около часа и только тогда неохотно поднялся с кресла. Уже прощаясь, он настойчиво пригласил нас в следующее воскресенье пойти с ним в клуб, где будут играть его знакомые музыканты.
– You'll see a better side of me, – сказал он.
* * *
Тогда, еще в самом начале этой истории, каждый раз, когда я смотрела на Рэбая, у меня возникало странное чувство – как будто все это уже было, и много-много раз, как будто я знаю, какой сейчас последует вопрос и какой на него нужно дать ответ, как будто я ничего не могу изменить, но в тысячный раз мне предоставляется возможность это сделать. И это ощущение было верным. Как в русской сказке, где герой видит сон, а проснувшись, отказывается рассказывать его другим, за что его привязывают к столбу в поле, мимо едет царевич, но герой и ему не рассказывает своего сна, за что царевич сажает его в темницу… В конце сказки, когда непредсказуемым образом обстоятельства складываются так, что герой из всех неприятностей выходит невредимым, раскаявшийся царевич спрашивает, что же тогда ему приснилось, а герой отвечает: все это и приснилось. Но что если все должно закончится трагедией, и это тоже предопределено и известно? И вообще, может ли хоть одна по-настоящему интересная история иметь счастливый конец?
Но разве можно быть вообще хоть в чем-нибудь уверенным? Тогда, в самом начале, одно мне казалось верным – этот странный, несчастный человек – именно тот, кого мы должны были здесь встретить.
Глава вторая: барабаны, растаманы и лсд
музыка: Babatunde Olatunji, Ife L'Oju L'Aiye
BonoThey said be careful where you aim'Cause where you aim you just might hit.
Впервые я заметила серебряный браслет на руке Рэбая, когда он (через несколько дней) ненадолго заехал к нам перед тем как (видимо) ехать в Клаб-Хаус.
Мы уже поняли, что он ездит туда каждую пятницу где-то к полуночи и возвращается только под утро, и что трава, которую он привозит нам оттуда, на уровень выше той, которую он обычно достает в Виллидже. Он заехал, чтобы взять деньги и обещал привезти марихуану через пару часов. Он сел в кресло напротив меня и взял сигарету из пачки, которая лежала на столе. Видно было, что он только что из дома, во всем чистом и свежем, готовый к тому, чтобы не появляться там до понедельника. Я смотрела на него и думала: как он наверное любит себя, как он наряжается перед зеркалом и надевает на себя все эти бусы, браслеты… Огромный толстый серебряный браслет на его правой руке очень привлекал мое внимание.
Мне казалось, что он что-то означает и (забегая вперед) так и оказалось: я много раз видела его потом у других растаманов. Но не у всех. Скорее, только некоторые раста носят такие браслеты. Кроме того, впоследствии я ни разу не видела, чтобы Рэбай снимал свой браслет хотя бы на секунду. Но на все мои вопросы про это он и другие растаманы (о которых я уже скоро расскажу) отвечать не хотели. Например, однажды я спросила Рэбая, когда он получил свой серебряный браслет. На что он ответил, что родился вместе с ним. А когда я, задолго до этого, спрашивала его, откуда у него этот браслет, Рэбай говорил, что привез его из Индии, делая вид, что это просто прикольный браслет, который ничего не означает.