Свое превосходство над Мисютиным я наглядно продемонстрировал, – и именно поэтому он пошел на сближение, стал рассказывать историю своей жизни.
«Его скудный мозг нуждается в подпитке извне, и эту подпитку придется обеспечивать мне».
Так наивно я полагал тогда.
Не менее наивен был мой сосед. Ведь он не предполагал, что очутился в этой камере только для того, чтобы познакомиться со мной. И суд неспроста оказался столь суровым, а только для того, чтобы принудить Барона искать пути сокращения назначенного «чрезмерного» и «несправедливого» срока. Путь исправления, образцового поведения в зоне его не прельстит – не та фигура. Остается одно – смыться. И легче всего сделать это на этапе. Или – в пересыльной тюрьме, какой для Сергея стали «Кресты». Именно отсюда совершит побег Мисютин. А я останусь в камере…
К сожалению, он еще ничего не знает о своей участи. Но у меня есть время для того, чтобы подвести его к такой мысли!
…Зимой мы ежедневно набегали на лыжах более пятидесяти километров, благо та зима в Казахстане выдалась на редкость снежной, а едва потеплело – перешли на изнурительные марафоны. 42 километра я бегал ничуть не хуже любого участника международных соревнований. В таких условиях откажешься не только от салицилового спирта, но даже от более благородных напитков, если, конечно, не хочешь сдохнуть прямо во время занятий.
С конца апреля 1976 года начались тренировки под водой. Мы неоднократно переплывали Балхаш не только в самом узком месте, у поселка Саяк, но и там, где его ширина достигала максимума, почти восьмидесяти километров. Аппараты замкнутого регенеративного типа позволяли нам находиться под водой до восьми часов и погружаться на глубину до пятидесяти метров, но таких ям на Балхаше просто не было.
Наше вооружение состояло из автоматов для подводной стрельбы, так называемых АПС, и четырехствольных пистолетов. Они стреляли десятисантиметровыми иглами и легко поражали противника с расстояния десять – пятнадцать метров. Для бесшумной стрельбы с ближнего расстояния применялись глушители. Стреляли из мощных снайперских винтовок в светлое время суток, в сумерках и даже ночью, используя бывшие тогда еще в диковинку инфракрасные и оптические прицелы, в нынешнее время замененные лазерными.
Из холодного оружия мы всегда имели при себе обычный десантный нож и игольчатые кинжалы с газовыми баллончиками. Каждый курсант лихо орудовал ими, как на суше, так и под водой.
Но основным нашим оружием все же оставались не ножи и автоматы, а мины, бомбы, торпеды…
Больших успехов я достиг в рукопашном бое. Среди нас были боксеры и дзюдоисты, самбисты и специалисты по восточным единоборствам. Синтез различных боевых искусств, культивируемый в нашем центре, дополнял и развивал навыки убийства, приобретенные курсантами в своих видах единоборств еще на гражданке.
Здесь я твердо и навсегда усвоил, что шаолинь-цюань, карате, кунг-фу, джиткундо и другие «до» хороши лишь для американских боевиков и прочей показухи, к настоящему смертельному бою они не имеют никакого отношения. Лучше прямого и точного удара кулаком человечество не смогло придумать ничего. (Точного – значит, основанного на знании нескольких мест и участков тела, которые «отключают» самого сильного и закаленного противника.) А остальное… Пока такой «Брюс Ли» будет лететь на меня с выставленной вперед ногой, я успею увернуться и вырвать ему яйца. Учитывая то, что нас учили, заставляли и тренировали отрывать от живого тела целые куски мышц, сделать последнее будет совсем нетрудно. Большинство курсантов стало такими – умелыми и жестокими бойцами. Что тогда говорить о наших инструкторах, если, работая с ними в спарринге, курсант ставил перед собой единственную цель – не свалиться сразу с катушек, то бишь с ног!
Ты-то сам, читатель, никогда не задумывался над тем, почему японцы, с детства обучаемые всем этим премудростям в стиле айки-до или кекусин-рю, очертя голову давали стрекача, как только русские воины, набранные из числа совершенно не владеющих боевыми искусствами крестьян, переходили врукопашную? Или почему такие организованные и прекрасно обученные немцы как огня боялись русского штыка? Потому что «против лома нет приема», дорогой мой читатель.
«Если нет другого лома», – возразят мне «интеллектуалы», только где наберут столько ломов клятые империалисты? Это наше, исконно русское оружие!
Рукопашный бой, кроссы, подводная спецподготовка (теория и практика), история диверсионных подразделений, психология и… прыжки с парашютом. Без них «морскому дьяволу» никак нельзя.
Когда в январе я совершал свой первый ознакомительный прыжок с принудительным раскрытием – страху натерпелся немеряно. В «ЛИ-2», как в советской авиации назвали американский «дуглас», нас было шестеро курсантов. И две девушки-парашютистки. Так сказать, для поднятия духа. Они выпрыгнули первыми, долго кувыркались в воздухе, что-то пели… Затем настала очередь курсантов-диверсантов, как нас в шутку называли летчики. И сразу вопли отчаяния разрезали салон самолета: «Не буду-у-у!!!» Это громила чуть ли не с центнер весом уперся ногами в раскрытый люк. Почему-то не желает прыгать в бездну. Мы все наседаем сзади. «А-а-а»… Крикун летит вниз, над ним мгновенно вспыхивает белоснежный купол. Следом строго по весу вылетают остальные…
Так вот. Тогда бы я ни за что не поверил, что вскоре стану заядлым парашютистом и в любую погоду, днем и ночью, без всякого страха буду успешно прыгать как с двухсот метров, так и со стратосферы. На воду, на горы, в пустыню. При этом точности нашего приземления могли бы позавидовать многие профессиональные спортсмены.
Прыжки неплохо оплачивались. 2.50 за первые пять, 1.50 – с шестого по десятый. Дальше, до сотого, – снова, как за первый. Учитывая, что в месяц я получал лишь три рубля восемьдесят копеек, это было хорошим подспорьем. Инструкторам вообще завидовали все. 10 рублей за прыжок, а оплачивается два прыжка в день. Всем бы так!
10
Марк Борисович Поровский из той же породы, что и Перфильев. Но он не маскируется и даже чуть бравирует своими сметливостью, акцентом и специфической изворотливостью, и этим, в числе прочего, вызывает симпатию. Маленький, плоский, вертлявый, как опарыш, внешне он очень напоминает Чарли Чаплина. Прицепить к нему усики а-ля Гитлер – и не отличишь от знаменитого комика.
Он, Марк Борисович, не слишком знаменит и не слишком удачлив, – не в последнюю очередь потому, что берется за трудные дела и помогает не самым богатым и влиятельным клиентам, но в общем-то работу свою знает, провалов за ним не случалось, «подставок» не устраивает, зато цепляется, как клещ, за малейшую возможность интерпретировать факты в интересах клиентов.
Конечно, я мог бы позволить себе пригласить более маститого защитника, но выпендриваться не стал – взял то, что давали. Помнится, первый вопрос следователя Перфильева был: «Вы имеете личного адвоката?» Услышав «нет», Яков Михайлович очень обрадовался и предложил услуги своего старого знакомого, видимо, прозябающего без практики. Я не протестовал. Знакомого так знакомого. Все равно, наше дело правое, мы победим!
Тем более, что заранее знал, кто этот знакомый будет и чего от него можно ожидать…
Пятнадцатого января, в четверг, Поровский прикатился необычно рано. Мы с Мисютиным даже не успели как следует «насладиться» завтраком. Впрочем, Барон пообещал, что уже в обед братва доставит в камеру мешок со снедью и телевизор. Поживем – увидим.
Опять плетусь в следственный кабинет. На лице написано глубокое недовольство, будто меня оторвали от важной и серьезной работы, а не от скучного и однообразного времяпровождения в камере.