Я вместо отпуска на гауптвахту угодил.
* * *
Так вот. Пришел я, такой радостный, в расположение и кричу с порога:
– Василий Петрович, Василий Петрович! Товарищ командир дивизии мне отпуск объявили, с выездом на родину! Счастье-то какое!
– Вот и отлично, Темкин, отдохну от вас пару недель. Когда собираетесь ехать?
– Дык прямо вот, как оформим все, так и поеду. Чего тянуть-то? Вот прямо щас вот рапорт вам и подам.
А это вот так вот в армии было: все через рапорта делалось. То есть от комдива поступает приказ: «Отпустить матроса Залупу в отпуск сроком на десять суток», а матрос Залупа, со своей стороны, тоже должен рапорт командиру подать: «Прошу отпустить меня в отпуск сроком на десять суток, согласно приказу командира дивизии…»
– Нет, Темкин, прямо завтра вы никакой рапорт мне не подадите, у нас на этой неделе несколько игр, вы должны присутствовать.
А я же, бля, незаменимый, бля. Я, ссука, исполнял партию первой, блять, трубы. Это охуительная партия. В ней всю дорогу паузы, а потом она сигнальчик такой подает: «ту-ту-ту», и все. Но как эти сигналы окромя меня исполнять некому, так меня сделали незаменимым. Ну ладно, отыграли игры, я к майору:
– Василий Петрович, разрешите рапорт подать.
– Какой рапорт?
А у него феноменальная память была, я уже упоминал. Ничего не помнил он. Напрочь.
– Как зачем? Отпуск, с выездом на родину, как положено, согласно приказу за нумером… от такого-то числа сего месяца…
– Да-да-да, Темкин, я помню. У меня к вам одно только дело: надо одну аранжировочку написать. Напишете и поедете.
А я, надобно сказать, аранжировки писал для оркестра. Очень мне нравилось это занятие, интересно же. В общем, я ему, майору, и говорю:
– Аранжировку, Василий Петрович, плевое дело. Что нам надо оркестру аранжировать?
– Это не оркестру. Мне нужна аранжировка песни «Очи черныя» для скрипки, фортепиано и голоса.
Вот те на!
А тут фишка в чем была? Фишка в том, что у Васи знакомая была скрипачка, которая в этом трио играла. Я так понял, что Вася вызвался для нее аранжировку замастырить, а сам решил на меня свалить. А мне, блять, вожжа под хвост попала, я на дыбы:
– Никак нет, Василий Петрович, данные инструменты в составе военного духового оркестра никак не значатся, соответственно и аранжировку делать я не буду.
– Как это не будете? Я вам приказываю!
– Товарищ майор. Согласно приказу номер 222 от 18.02.88 года министра обороны маршала Язова по военно-оркестровой службе, написание аранжировок вообще не входит в обязанности матроса-музыканта. И то, что я это делаю, так это в силу большой любви к искусству, которая никакими уставами не регламентирована. А моя любовь к искусству распространяется только на духовую музыку, но никак не на скрипичную.
– А если вы не сделаете то, о чем я вас прошу, то приказ об отпуске не распространится на вас.
Но я уже в залупе. И если я туда залез, то никаким отпуском меня оттуда не выманишь.
Так и ходили мы с ним: я обиженный на него, он на меня. Но надежды, надо сказать, Василий Петрович не терял и периодически меня спрашивал:
– Ну что, Темкин, вы напишете аранжировку?
– Никак нет, Василий Петрович, не могу. Гражданская совесть военного не позволяет.
– А мне моя совесть позволит посадить вас на гауптвахту.
– Да за что же это?
– А найду за что. У вас вон сапоги не чищены и бляха.
– Василий Петрович, побойтесь Бога. Не боитесь Бога, так побойтесь хотя бы командира полка. Он же записку об аресте из-за такой хуйни не подпишет.
– Ничего, Темкин, я найду на вас управу.
* * *
И стал Вася с тех пор меня выцеплять и доебываться.
Но и я не лыком шитый, каждую ночь моряки выстирывали мне форму, драили сапоги, начищали бляху до блеска, и стал я с тех пор образцово-показательный матрос – стрижечка короткая, берет на два пальца от бровей, форма выстиранная, выглаженная, бляха на ремне сверкает.
Прямо хоть на амбразуру бросайся, такой образцовый я стал.
Пионер, блять, герой. Валя Котик и Марат Казей в одном флаконе.
И на все Васины «сделайте аранжировку» отвечал: «Ни – за – что!»
Короче, и так майор, и сяк, а доебаться-то не до чего – мальчик-колокольчик, блять. А тут как-то у нас политинформация проходила…
О! Это вообще песня! Для молодого поколения объясню: каждый понедельник мы собирались за большим столом, и тот, кто отвечал за проведение политинформации, зачитывал передовицу какой-нибудь газеты, а моряки должны были все это конспектировать. Так как я был на дембеле, то и, соответственно, эту шнягу проводил я. Ну не конспектировать же на старости лет?
А тут Вася, такой, появляется:
– Сегодня я буду вести политзанятия сам.
Сел во главе стола и начал:
– Не секрет…
А Серега Митрофанов, приколист наш, перебивает:
– …что друзья не растут в огороде, товарищ майор?
Ну, когда все, кроме него, отсмеялись, майор продолжил. И вот сидит он, что-то там тулит, про политику партии, а я сижу и туплю, и мне хуйово и скучно, и пишу на автомате в тетрадку всяческую хрень. И вот только я задумался как-то, как тут выводит меня из прострации голос командира:
– Темкин, а почему вы не пишете?
– Да как же не пишу, Василий Петрович? Господь с вами! Пишу, все тщательно конспектирую. Каждое словечко ваше прозрачным янтарем капает в мою тетрадку, наполняя ее глубинным смыслом, словно небо наполняется светом, когда вы вместе с солнцем просыпаетесь, Василий вы мой Петрович, лучик вы мой золотой, жара вы моя красная!
– А ну-ка, Темкин, дайте-ка мне вашу тетрадь. Та-а-а-ак. Что это? – А там, надобно сказать, совсем не по теме. – Это что это такое, Темкин?
– Это, товарищ майор… я… мнэ… это вот я… это знаете ли…
* * *
Короче, пошли мы с Васей в штаб, выписали записку об аресте, и повел он меня, радостный, на кичу.
С формулировкой «отказ от конспектирования политзанятий».
* * *
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Собственно, в этот день я так и не сел, потому что на киче не было свободных мест. Но упорный Вася меня все-таки туда через несколько дней отправил.
И там меня ожидал приятный сюрприз.
Но об этом чуть позже.
* * *
Несколько слов о самой киче.
Наша, морпеховская, гауптвахта славилась особой жестокостью нравов, в силу этого к нам приводили на отсидку и «кузнечиков» – бойцов сухопутных войск, и «мореманов» – то есть моряков с «коробок», как мы называли корабли. Вот этим друзьям действительно сиделось у нас не сладко. Но в природе должен быть баланс, поэтому угодившие на кичу морские пехотинцы жили вполне себе вольготно.
Собственно, сама кича представляла собой небольшой домик, в котором находилось и караульное помещение первого караула, и собственно тюрьма. В гауптвахте было несколько камер: две или три «одиночки», две общих – рассчитанных на десяток человек, и так называемый «трамвай» – карцер.
Карцер – совершенно жуткое место. Это такая клетуха примерно метр на метр с утыканными камнями стенами, так что можно в ней только стоять. Не получится ни сесть, ни прислониться к стене. Сажали туда бойца, раздетого до трусов, а палубу заливали водой, чтоб на жопу не садился. Мрачная камера. Но, по счастью, я ее видел только снаружи.
* * *
Привел меня на губу кто-то из наших сверхсрочников, кажется, Борька Черепахин. Сдал, как положено, коменданту и удалился.
– Опа! Тема! Тебя че, посадили?
– Юрец, братишечка, здорова. Посадили, суки, бляди.
– Да за что же это? Политконспекты, сука, не писал? Так за это же не сажают.
– Не, не за конспекты. Аранжировку отказался писать.
– Ни-ху-я себе!
Комендантом кичи оказался мой хороший приятель, паренек с моего призыва.
– Тема, куда тебя сажать-то? В «трамвай» – гы-гы – хочешь?
– Блять, Юрец, сам в «трамвае» сиди. Какие опции у меня есть?
– Ну, могу в «общак» посадить. Но не советую, там сейчас морпехов нет, одни чурки зеленые.
– Бля, лажа. Отпиздят ведь, суки, с них станется. Сажай в одиночку, покачумаю. Шинелку только оставь мне, дабы не задубеть.
– Шинелку оставлю и ремень тебе твой оставлю. А задубеть не задубеешь, тут отопление пиздец как ебашит.