– О, ваше высочество, вы совсем не так поняли мои слова. Я ни минуты не сомневался, что поговорка «с глаз долой – из сердца вон» не может быть применима к таким людям, как вы. Я уверен, что вы употребите все меры, чтобы перетянуть меня в Париж. Но между вашим желанием и исполнением будут стоять тысячи препятствий. Вы, конечно, можете расположить его эминенцию в мою пользу, но вы не властны отнять монополию Бурзольта на театры Бургонне и Марэ, дарованную покойным королем и кардиналом Ришелье. Да и было бы несправедливо пожертвовать любимцами двора и публики ради какой-то неизвестной провинциальной труппы!
– В таком случае оставьте труппу Бежар и поедемте вместе с нами! – воскликнула принцесса. – Вы скоро займете первое место в театре Бургонне, а со временем мы перетащим туда Тарильера и Лагранжа.
– Вот прекрасная мысль, – согласился Конти, – она устраняет все затруднения.
– Но одного не устраняет, ваше высочество, – моей совести! – грустно проговорил Мольер. – Вот уже одиннадцать лет, как я нахожусь в труппе Бежар. Мы переносили вместе и холод, и голод, и нищету, и довольство! Неужели теперь я должен купить свое счастье изменой этим людям, которые, вы сочтете эти слова за тщеславие с моей стороны, не в состоянии существовать без меня? Я сознаю, что поступаю глупо, безрассудно, отказываясь от такого блестящего предложения, но что же делать? Я предпочитаю быть глупым, нежели бесчестным.
Принцесса молчала. Она была, видимо, тронута.
– Я бы назвал ваш поступок в высшей степени благородным, – начал Конти, несколько задетый отказом Моль-ера, – если бы не видел, что он вытекает, скорее, из эгоизма, чем из доброго начала. При всем вашем таланте и неоспоримых достоинствах вы имеете один громадный недостаток – нежное сердце, которое в настоящее время совершенно предано Дебрие и Дюпарк. Признайтесь, что три четверти вашего заработка вы отдаете этим алчным женщинам за их далеко не искренние ласки и объятия, и вот теперь хотите испортить из-за них всю вашу карьеру.
– А если бы и так, ваше высочество, так разве же я первый делаю глупость из-за женщины? – спросил Мольер с легкой усмешкой.
– Но если вы умели спасать от этой слабости других, то отчего же вы не хотите помочь себе? – сказала Марианна с живостью.
Мольер вздохнул:
– Ах, ваше высочество, какой же доктор умеет лечить самого себя?
– Вы непреклонны, Мольер! Ну, бог с вами, делайте, как знаете. Но не забывайте только, что мы будем выжидать первого удобного случая, чтобы вытащить вас из провинции.
– Эта мысль будет поддерживать мое мученичество и напоминать, что и для меня когда-то блеснул луч счастья!..
– Я хочу еще оставить вам маленькое воспоминание о нас.
Марианна взяла со стола небольшую металлическую шкатулку и подала ему:
– Примите от нас на память эту шкатулку. Вы найдете в ней портрет моего супруга и мой и, кроме того, десять банковских билетов в две тысячи ливров каждый. Взамен этого подарка я прошу вас сделать мне одно маленькое одолжение.
Мольер был глубоко тронут добротой принцессы. На глазах его дрожали слезы.
– Приказывайте, принцесса!..
– Дайте мне честное слово, что только крайняя нужда заставит вас прибегнуть к этой шкатулке, что никто не будет знать о ее существовании. Мы даем вам эти деньги взаймы и вы должны будете вернуть их, когда станете знаменитым артистом.
Мольер упал к ногам принцессы и смог только проговорить:
– Да благословит вас Бог, чудная, несравненная женщина…
Рыдания заглушили его слова.
На другой день принц и принцесса уехали в Париж. В тот же день по дороге, ведущей в Монпелье, потянулся караван труппы Бежар, во главе его шел Койпо со своим неизменным ослом. Путешественники торопились добраться засветло до Монпелье и на другой же день предполагали отправиться далее. На всех лицах лежала мрачная тень, все жестоко ошиблись в своих надеждах попасть в Париж при покровительстве принца. Только две личности не сочувствовали, по-видимому, общему унынию – Мольер, который, спрятав на груди сокровище, подаренное принцессой, подтрунивал над гордой Дюпарк, и Арманда, которая была совершенно довольна, что началась снова кочевая жизнь. В ней уже сказывались цыганские инстинкты.
– Вот мы и опять в том же положении, в каком были два года назад, когда выехали из Лиона, – заметил Койпо, обращаясь к Мольеру.
– Ну что ж такое? Разве за это время у нас не было денег и удовольствий?
– Но зато теперь кошелек мадемуазель Бежар чертовски пуст!
– Мольер! На пару слов! – крикнула в эту минуту Бежар, сидевшая в экипаже рядом с пасмурной Флоранс.
Мольер подъехал к ней.
– Ну-с, я вам должна сообщить, что средства наши весьма плохи!
– Это не новость!
– Все это время ты играл роль любимца Конти и вследствие этого забрал в руки управление всей труппой. Мы смотрели сквозь пальцы на твое своеволие, надеясь попасть в Париж.
– Весьма разумно.
– Но мы жестоко обманулись. Принц без церемоний вышвырнул тебя за дверь, потому что ты надоел ему!
– Это в порядке вещей!
– Поэтому я вступаю снова в свои права как содержательница труппы и прошу не вмешиваться более в мои распоряжения. Если тебе это не нравится, то можешь убираться хоть сейчас.
Мольер расхохотался:
– Вот уж не верю, Мадленушка, чтобы ты могла со мной расстаться! Ты никогда меня не прогонишь!
– Ты, кажется, воображаешь, будто незаменим! А что как в самом деле я выдам тебе в Авиньоне твой паспорт и попрошу отправиться куда глаза глядят?
– Я только этого и жду!
– Чтобы я тебя прогнала? Ха-ха! Желала бы я знать, куда ты денешься?
Мольер насмешливо приподнял свою шляпу:
– Не далее, как вчера, принц Конти сказал мне: бросьте труппу Бежар и поедемте с нами в Париж. Вы будете любимцем парижской публики. Но я отвечал на это его высочеству, что никогда не покину своих товарищей. Или быть в Париже вместе с ними, или никогда не быть там! Понимаете ли вы это, восхитительная Мадлена? Если вы прогоните меня в Авиньоне, то я от души поблагодарю вас!
С этими словами Мольер ударил своего мула и снова подъехал к Койпо.
Мадлена покраснела как рак:
– Он не лжет, тут действительно что-нибудь да кроется! Нет, Флоранс, уж скорее я расстанусь с вашим мужем, если только вы не угомонитесь, но не отпущу Мольера. Я уверена, что через этого человека мы попадем в Париж.
Глава VIII. Тайные желания
Принцесса Конти заметила совершенно верно, что Париж 1645 года, виденный Мольером, чрезвычайно изменился после падения Фронды. Казалось, он спешил стряхнуть с себя вместе с прежней одеждой, нравами, обычаями и языком все дорогие воспоминания своей средневековой жизни.
Даже в непродолжительное, двухлетнее отсутствие Конти в столице произошла громадная перемена, которая поразила обоих супругов. На всем виднелись следы возрастающей и крепнущей королевской власти.
Французский двор и дворянство во все времена отличались чрезвычайной расточительностью. Аристократия по богатству и роскоши немногим уступала своим государям, а по древности и знаменитости своего происхождения считала себя совершенно равной королевскому дому.
Париж уже давно был резиденцией французских королей, законодателем моды и светских условностей для всей Европы. Платья, обычаи и нравы – все мало-помалу становилось предметом подражания для остальных народов.
При Марии Медичи и Людовике XIII французское дворянство носило довольно простой костюм: черный полудлинный кафтан из бархата или шелка, с узкими рукавами или же в пышных буфах, широкие панталоны, оканчивающиеся кружевной оборкой; короткие охотничьи сапоги, большой воротник из дорогих брюссельских кружев и поверх всего черный плащ, который не снимался даже в салоне. На голове, причесанной а ля Чарльз Стюарт, носили высокую шляпу с развевающимися перьями. Оружие состояло из длинной шпаги, а в руках обыкновенно держали палку с золотым набалдашником. Самые счастливые и горделивые воспоминания дворянства соединялись с этим костюмом. Он напоминал о Генрихе IV, об отчаянной гугенотской борьбе, о той крови, которая была пролита за сохранение своих прав и привилегий, подавляемых хитрой итальянской политикой. Эта черная одежда служила также отличительным знаком приверженности Фронде, между тем как противную партию называли по любимому цвету Мазарини «зелеными».