Она не боялась воды, наоборот, вода тянула ее к себе. И в садике ее прозвали уткой. Каким-то особым чувством она легко восприняла простое правило: не барахтаться, не бить по воде беспорядочно руками и ногами, а лежать спокойно, дышать также спокойно и глубоко. Легкие и свободные движения рук и ног - и ты поплывешь!
Когда Люде было девять лет, их семья переехала на юг, в Новороссийск. Отец, штурман дальнего плавания, перевелся в Черноморское пароходство. Несколько раз, когда пароход приходил в порт, отец появлялся дома. Он привозил из заграницы подарки матери и Люде - кофточки, чулки, всевозможные безделушки. Но вот прошел год - от отца не пришло ни одной радиограммы. Мать, своенравная и самолюбивая женщина, не запрашивала пароходство и не ходила в контору. Когда пароход, на котором плавал Багрянцев, в очередной раз пришел в Новороссийск, она узнала, что ее муж перешел на другое судно, приписанное к Одесскому порту. Потом она получила письмо от Багрянцева. Люда знала, что письмо от отца: она сама вынула письмо из почтового ящика и отдала матери. Мать прочитала письмо, но дочери не показала.
Людмила ничего не спрашивала. У них с матерью были странные отношения. Мать и уже подросшая дочь никогда не делились своими мыслями, они словно не доверяли друг другу. Люда не знала настоящей материнской любви. Мать лишь покровительствовала и приказывала. Еще в детстве, не почувствовав родительского тепла, Людмила с каждым годом, с каждым днем все больше отдалялась от матери. Это, вероятно, объяснялось своенравным, тяжелым, властным характером матери и гордым стремлением дочери к независимости.
После десятилетки Людмила закончила курсы метеорологов наблюдателей, но поработать ей не удалось. Мать неожиданно решила поехать на Север, в родные места. И город ветров и гололеда, как называют Новороссийск, был оставлен.
- А как же папа? - перед отъездом, наконец, решилась спросить Людмила.
- Отца у тебя больше нет, - холодно ответила мать.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Осмотрев то, что сумели Клавдий с товарищами сделать в его отсутствие, Юрий остался доволен. Закладка киля новой яхты была начата еще при нем, а теперь уже полным ходом шел набор корпуса "Дианы". Оказывается, яхтостроители не теряли времени, в то же время все работы выполняли тщательно, надежно точно, ни на йоту не отступая от разработанной конструкции.
После обеденного перерыва Клавдий остался в цехе на работе. Юрий решил зайти к директору, рассказать о поездке. Но перед этим он отозвал Дениску (второму матросу "Звезды" был выдан пропуск на судоверфь, и он прибегал сюда вечерами и помогал бригаде) и попросил его зайти к Людмиле. Пусть в восемь вечера будет в яхт-клубе.
Директора у себя не оказалось. Тогда Юрий пошел к Илье Андреевичу. Болезнь дяди, о которой сообщил Клавдий, обеспокоила юношу.
- Да-да, войдите, - отозвался Илья Андреевич на стук в дверь.
Он лежал на диване, покрытом синим байковым одеялом. Из-под одеяла тут и там выбивались кончики простыни. Он лежал не раздевшись, в легких брюках и пижамной куртке. Но когда Юрий вошел в комнату, Илья Андреевич сразу же поднялся и улыбнулся. Улыбка получилась вялая, мучительно-выдавленная, хотя в глазах была искренняя радость.
Комната все так же, даже ярче, чем в те дни, когда Юрий уезжал, цвела астрами и хризантемами, георгинами, гвоздиками, анютиными глазками волшебно-сказочным богатым и нежным многоцветьем. А по соседству на столе и на стульях лежали книги по кораблестроению, технические журналы и брошюры, огромная готовальня, рейсшина, трехлопастный гребной винт.
На низенькой тумбочке стояли два стакана: один пустой, другой с крепким чаем. На блюдце бледно желтели маленькие диски лимона.
- Заболели? - спросил Юрий.