А зимой по льду на санях. Вот и получается, что Чистюнька была для таежных жителей кормилица, и поилица, и дорога... Да и жить у речки всегда приятно. Глаз людской радует.
Красивые у нас места. Куда ни глянь - залюбуешься. По одну сторону деревни кедровый бор шумит, а по другую - тайга белая. Одни березы. Высокие, прямые, толстые. Стоят как мраморные колонны. Сучья высоко, ствол весь голый. Зайдешь летом в нашу белую тайгу, а она вся изнутри светится. Благодать!..
С севера деревню прикрыл своей могучей каменной грудью кряж Гляден, а на востоке поднялась поросшая елями зеленая Зорянка - гора. Взметнулась она в излучине Малинового озера и летом, кокетливо прихорашиваясь, глядится не наглядится в его синие воды.
Зубчатая макушка Глядена похожа на гребень драчливого петуха. Летом это не так бросается в глаза, пихтовый стланик скрадывает. А зимой, словно стыдясь этого сходства, Гляден то и дело натягивает на зубчатую макушку плотную пелену морозного тумана. Сегодня он тоже весь будто задернут белой пеленой. Мороз у нас завсегда туман за собой тащит. И чем крепче мороз, тем сильнее туман. Мы умеем без градусников температуру определять. По тому, как лежит туман, например. Да много есть всяких способов. Дунешь, и если воздух гулко так зашелестит, словно лист фанеры по снегу тянут, значит, за пятьдесят перевалило.
- Шелестит! - дунул я, когда мы вышли на улицу и направились к дедушке Петровану.
- Не замерзнем! - поднял воротник своей медвежьей дошки Кольча.
Маленький, худенький, он в своем меховом одеянии и собачьих унтах похож до смешного на пушистый колобок - не идет, а катится в густом тумане. На улице белым-бело, будто попали мы в облако. Провода над головами у нас, увитые белой куделью куржака, точно толстенные канаты. На воротах, на столбах заплотов* пышные белые папахи.
_______________
* З а п л о т - плотный забор, изгородь.
- Белое безмолвие! - крутит головой Кольча. - Последняя тихая зима...
Кто бы мог подумать, что нашей Басманке, в которую летом можно попасть только самолетом, как в песне поется, на роду написано стать городом. Оказывается, наш Гляден битком набит железом. А мы все удивлялись, почему в него каждый раз лупят молнии... Когда к нам подойдет железная дорога, возле Глядена встанет горно-обогатительный комбинат.
- Вот будет дело, если мы на золото выйдем, парни! - разглагольствует по обыкновению Кольча. - Это будет наш вклад в строительство. Верно, парни?
Ванюшка вдруг расхохотался.
- Не поймал еще куренка, а начал уже щипать!
3
- Значит, уговор: про самородок ни звука! - еще раз напомнил нам Кольча, когда мы подошли к дому дедушки Петрована. - Разговор буду вести я, ваше дело только поддакивать.
Дедушка Петрован на дедушку нисколько даже не похож. Он еще любого молодого за пояс заткнет. Высокий, подтянутый, как суворовский солдат, усатый. А дедушкой мы его зовем потому, что так полагается: Ванюшка-то внуком ему доводится.
Охотовед дедушка Петрован, "таежный патриарх, которому почтительно кланяются все звери и птицы от речки Кутимы до Киренги", - писали про него в прошлом году в "Огоньке" и даже цветной портрет его напечатали. Правда, не на обложке, а внутри.
- Два друга, супонь да подпруга! - весело воскликнул дедушка Петрован, когда мы с Ванюшкой переступили порог.
Я оглянулся, приоткрыл дверь. Кольча в сенях заблудился. Он первый раз здесь.
- Три друга, - поправил дедушку Ванюшка, подталкивая вперед появившегося в комнате Кольчу.
Тот подошел к столу, за которым сидел дедушка Петрован, и представился не без достоинства:
- Николай.
- Садись, Николай, чай пить, - распорядился сразу дедушка и нам с Ванюшкой тоже кивнул на стол. - Медком тебя угощу. Знаешь, какой медок? От диких пчелок... Самый что ни на есть пользительный.