– Ты – не патриот.
А патриотизм, между прочим, это лучший источник гонораров в творческих профессиях, но об этом у «патриотов» говорить не принято.
Мои вялые возражения о том, что я не понимаю, что такое – патриот, потому, что любовь к месту своего рождения, как и любовь к матери, совершенно естественна для любого живого организма, а уважения к тем, кто называет себя патриотами в Госдуме, я не испытываю ни малейшего, никто не слушает. И на мое:
– Что такое наш, доморощенный патриот – партбилет и евангелие – в одном кармане?
Обычно следует какая-нибудь галиматья:
– Истинный патриот всегда центрист.
Центризм, по-моему, это союз импотента со старой девой.
Каким же нужно быть прохвостом, чтобы стать центристом во времена перемен? И каким же нужно быть посмешищем?
– Понятно, – время от времени отвечаю я на попытку слить патриотизм и центризм в одну канистру, – Помесь поноса с запором…
– Это же наша патриоты, – слышу я иногда. Что поделаешь, больше, чем художники, глупостей слышат только их картины…
Но у меня есть ответ:
– Глисты у нас тоже наши…
Недавно в союзе составляли какую-то справку обо мне, и оказалось, что мои картины находятся в семидесяти двух странах мира. Совсем не плохо.
Для справки.
И для того, чтобы подумать о том, кто сделал больше для славы российских берез – я, или все патриоты Московской области вместе взятые?..
Писать то, что я люблю – это моя работа.
С другой стороны, недавно мне, не помню по какому поводу, пришлось писать автобиографию.
Автобиографию я написал.
А потом, перечитав этот своеобразный полу-документ, полу-исповедь, только без отпущения грехов, я понял, что, кроме всего прочего – это список того, что в жизни вполне можно было бы и не делать…
– Ты не любишь родину, – это последний аргумент, когда аргументов нет и в помине.
– Я не люблю грязные подъезды и вороватых чиновников.
И еще, любишь Родину, так не будь при ней нахлебником. А-то, придурку сорок лет, косая сажень во лбу, а – туда же: «Государство обо мне не заботится…»
– Почему же тогда, ты не уезжаешь?
– Потому, что хочу, чтобы моя Родина стала такой, чтобы ее было за что любить, – я иногда впадаю в патетику, хотя и понимаю, что это глупо. И мне почти нечего ответить моим детям, когда они говорят:
– Ты разошелся как районный агитатор.
Разве, что:
– Один районный агитатор достиг больших успехов, правда, не сразу.
– Кто?
– Иисус…
– …Хочу Вас обрадовать, Петр Александрович, – сказала мне телефонная трубка голосом Константина Ивановича, – Ваш рассказ одобрен, принят, подписан к печати и уже сдан в набор, – удивительная вещь, у приятных людей всегда приятный голос, а у неприятных, не голос, а черт знает что, – Так, батенька, жду Вас к себе на чай.
– Спасибо, Константин Иванович.
– А я бы сказал так, Вам, батенька мой, спасибо…
В своем прошлом, мне не раз приходилось иллюстрировать чужие слова. Иногда яркие, но, как правило, такие серые, что положишь их на белое, будут белыми, положишь на черное – черными, на красное – красными, на коричневое – коричневыми.
И каждый раз меня не удовлетворяла не работа, а соучастие, потому, что очень многим из тех, на кого я работал, нечего было говорить. Приблизительно тогда же я познакомился с Константином Ивановичем, и однажды он спросил меня:
– Понравилось?
– Нет, – честно ответил я.
– Что не понравилось? Иллюстрировать?
– Мне не понравилось читать то, что я иллюстрировал.
– А вы напишите, батенька мой, то, что Вам понравится читать.
И я написал, вначале один рассказ, потом другой, потом третий.
Наверное, я просто пришел в ту фазу, когда могу заниматься тем, что мне нравится…
Иногда, когда я говорю об этом, посторонние люди дают оценку этого состояния:
– Вы счастливый человек.
– Нет, – отвечаю я.
– Почему?
– Потому, что только тогда, когда занимаешься тем, что нравится – понимаешь, как многого не можешь…
Я стараюсь писать интересно, потому, что еще недостаточно известен, как писатель, для того, чтобы писать скучно.
Во всяком случае, я стремлюсь к тому, чтобы мои тексты были современной хорошей литературой.
– Что такое – хорошая современная литература? – спросил меня как-то мой товарищ Андрей Каверин.
Я ответил.
Потому, что ответ я знал:
– Хорошая литература – это та, что рассказывает о своем времени интереснее и умнее, чем само время рассказывает о себе.
А современная литература – это литература для людей, за которыми будущее…
Вряд ли мои рассказы читали многие, но многие мои знакомые цитируют их довольно часто. И здесь я думаю, что дело в том, что книги, как и картины должны писаться о большем, чем в них написано…
Метод у писателя может быть самым разным.
Для того, чтобы описать работу бармена, Хейли устраивался на работу в бар, а Хемингуэй сидел в баре за рюмкой водки – и оба писали интересно.
Впрочем, мои дети считают устаревшими и того, и другого.
Я же, просто беру реального человека и ставлю его в обстоятельства, отношения с которыми интересно мне…
Критики пока не обращают внимания на мои рассказы – и на том спасибо.
Интересная вещь – критика. Люди живут не тем, что делают что-то хорошо, а тем, что кто-то другой делает так, что им это нравится или не нравится.
Критик считает себя специалистом, и на этом основании судит.
Забывая, что книги, как и картины, пишутся не для специалистов.
Кстати, специалисты-критики все новое и интересное от импрессионизма до абстракционизма, от Марка Твена до Хемингуэя, как правило, успешно прохлопывали ушами.
Однажды, мой старинный приятель поэт Иван Головатов, врач по образованию, показал мне пачку критических рецензий на свои стихи, а потом спросил:
– И после этого, ты хочешь знать, почему я вернулся в гинекологию?..
…Возня на моей кухне, постепенно переместилась в коридор, а потом и на лестничную клетку. Минут через двадцать после того, как она затихла на улице, энтузиасты появились вновь. Просто так уходить с двумя бутылками водки, им не хотелось, и Веньминыч пустился в рассуждения:
– Знаю я, эти старые холодильники. Громоздкие, шумные. Все пространство занимают, а пользы мало. Даже никакой пользы для современной жизни, а выкинуть трудно.
– Такое бывает не только со старыми холодильниками.
– А с чем еще?
– С марксизмом, например.
– Начальник, – мгновенно прореагировал Веньяминыч, уходя в конкретику, но при этом, в нее не вдаваясь, – Ставь еще литр, мы его мигом выкинем из твоей квартиры.
– Ну, это вряд ли.
Веньяминыч задумался, и, наверное, пришел к выводу о том, что заломил за марксизм слишком большую цену:
– Ладно. Давай мы его выкинем за полбанки…
На первый взгляд, события, происходящие в нашей жизни, не связаны между собой, но на первый взгляд, и звезды на небе между собой не связаны…
Холсты просохли, и я вполне мог бы сесть за работу. Но это не удалось, потому, что опять зазвонил телефон.
В своей жизни, я не раз создавал себе проблемы тем, что что-нибудь говорил. Кстати, чем, что я молчал, я никогда не создавал себе проблем.
Приблизительно год назад, я отказался подписывать коллективную бумагу с требованием демонтировать памятник Петру, и мне казалось, что мои аргументы очевидны:
– Мы, художники не должны требовать разрушения произведения другого художника на том основании, что оно нам не нравится…
Между прочим, я единственный из всей нашей секции, кто имел более-менее серьезное право быть не довольным памятником Петру, потому, что только я представлял свой проект этого памятника. Все остальные просто ругали, а это не очень интересное для меня занятие. Скорее это тинейджерство либерализма – имеешь право ругать, но не ругаешь – уже не либерал, а какая-нибудь гадость, вроде социал-демократа.
На самом деле, бороться «за», куда продуктивней, чем бороться «против». Правда, у борьбы «за» есть один существенный недостаток – бороться «против» можно ничего не умея.