Эта перспектива грела его душу более двух десятков лет, пока приходилось вкалывать, света белого не видя, прогибаться под тугодумное начальство, лебезить перед быдлом, которое, в соответствии с постсоветскими традициями, непременно должно было оказаться на какой-нибудь ключевой должности и выступать в качестве заказчика.
И вот теперь всю эту гадость будут делать за него другие. Он даже не будет генеральным директором своего предприятия – эту должность он приберег для Васильева. В нем он уверен. Не настолько, конечно, чтобы не приставить к нему парочку контролеров, от этого уж никуда – законы большого бизнеса, но достаточно, чтобы не волноваться о сохранности и преумножении своих капиталов.
Максим сел за стол, откинулся в кресле и закрыл глаза. Вот так все и будет, все так, как он мечтал на заре своей трудовой деятельности. Собственная компания под управлением надежного человека, и он, в праздной неге отдыхает на своей загородной усадьбе, или нет, лучше на вилле во Франции, или в Париже. Впрочем, не важно, скорее всего и там, и там по очереди. Причем, пребывание в том или ином замечательном месте не будет ни в коем случае ограничиваться какими-то служебными надобностями, только внутренними ощущениями комфорта.
Но самая главная мысль, которая приносила ему наибольшее удовлетворение – так это то, что он больше не будет видеть каждый день своих офисных работников, это стадо пролетариев-белоручек. Как они все его достали! И речь идет, конечно, не только об этой овце Юле за стенкой. Она-то, как раз, самый безобидный из них экземпляр. Безобидный, конечно, имеется в виду, по отношению к самой себе, а не к окружающему миру. На мир-то все эти клерки вообще никакого влияния иметь не могут. Слишком нейтрально их поведение по отношению к окружающему эфиру. Вся их жизнь – как рябь на поверхности океана во время штиля: если присмотреться, то ее можно заметить, она как бы есть, а если не присматриваться, то о ее существовании и не подозреваешь. А вот Максиму невольно приходилось присматриваться, более того, даже участвовать в создании этой бестолковой ряби на поверхности настоящей жизни. И это как раз и было для Холодковского самое страшное – он не возвышался сверхсуществом, образцом духовности, морали и интеллекта над этой серой офисной массой, а опускался до их уровня. Бизнес затягивал его в эту клоаку мелких трагедий и меркантильных страстей. А сам Максим менялся под действием этой атмосферы, сливаясь с окружающей действительностью.
«Наверное, большинство людей скажут», – думал он, – «что не люди такие – жизнь такая, что все офисные роботы – продукт жестоких законов бизнеса. Вот только он знает, что все это софистика. Все эти жестокие законы бизнеса создают сами люди, как сверху, так и снизу. Доказательством тому служит тот факт, что в разных странах они разные. Кто заставляет работников отечественных офисов быть такими? Ответ простой: они были такими всегда, только в разных ипостасях. Раньше это были полуграмотные работяги, вкалывающие по десять-двенадцать часов в день без выходных на фабриках и заводах. Их заставляли? Ну конечно, их заставляли, жизнь была такая, именно поэтому они весь день работали, а весь вечер бухали. Потом, конечно, восстал их разум возмущенный! То есть, разумеется, не сам, взял так – и восстал, сам их разум мог только в туалет проситься, тут, конечно, помогли. Ну, а когда помогли, да еще и халяву посулили, тут весь этот сброд ломанулся делать революцию. Да и кто же откажется, если такая перспектива – отнять и поделить. Ну, и чем все кончилось? Все стало по-прежнему, только еще хуже – половина этих горе-халявщиков вкалывали в лагерях пуще прежнего, причем, совершенно бесплатно, другая половина, напичканная идеологией по самые уши, вкалывала вообще неизвестно на кого, да еще и радовалась этому факту. Очень остроумно все разрулилось: пустую голову легче всего было набить идеологией, как пелось потом в детской песенке «на дурака не нужен нож – ему с три короба наврешь, и делай с ним что хошь». То есть, будет вкалывать как миленький, а тех, у кого голова недостаточно пустая – на принудительные работы в лагерь. Многие современные коммерческие компании тоже пытаются идти по первому пути, выдумывая «корпоративную этику», «командный дух», «общее дело» и «сплоченность коллектива», вот только плохо это приживается в отечественных условиях. Видимо, недостаточно времени прошло, чтобы рабочий класс снова купился на старый фуфел, да и образования у них немного прибавилось, в интересах дела, разумеется.»
«А что сейчас?» – думал Максим. – «Ведь тоже все безрадостно, как ночью зимой на болоте. Советский строй развалился, железный занавес, а с ним и все решетки, двери и окна распахнулись, а за ними обнаружились огромные горы государственного имущества. Государства нет, а имущество есть! Оказывается, вот куда пошли трудозатраты советских людей. Рядом с этим бесхозным великолепием, по счастливой для них случайности, оказались люди, почти что мимо проходили. Люди эти пооглядывались-пооглядывались – хозяев вроде нет, да и взяли себе, сколько смогли унести. Так в России появились олигархи. Были, конечно, и олигархи другого происхождения, вроде Холодковского, которые подключились уже потом, в процессе использования бесхозного добра, но эти уже были помельче, что сыграло впоследствии в их пользу. Когда, спустя годы, переродившееся государство решило отомстить за бесцеремонное к себе отношение публичной поркой некоторых из наиболее злостных присваивателей ее имущества, под праведный гнев попали крупные фигуры, мелочевку, вроде Холодковского, трогать не стали.
И вот, очередной переходный период завершен, и распределение ролей на ближайшие поколения закончено. Общество разделилось на тех, кто успел и кому посчастливилось, и на тех, кто не успел и кому не повезло. Первые стали нереально большой для новой Росси толпой олигархов и просто очень состоятельных людей, вторые – новым рабочим классом, который помогает приумножать состояние первых в тщетной надежде к ним примкнуть. Некоторым, впрочем, примкнуть удается, конечно, не к олигархам, а пониже, но, тем не менее, их пример служит дополнительной стимуляцией для всех остальных.
Правда, стимуляция такого рода подходит не всему офисному рабочему классу, поскольку последний тоже делится на категории, разные по своей сути. Их, как минимум, две: первые – это как раз те, которые очень хотят заработать много денег и готовы ради этого на все, вторые – те, кто хочет заработать денег побольше, но не напрягаясь (этих, как всегда в России, подавляющее большинство). Первые – активные, нервные, подобострастные, вторые – вялые, скучающие, неудовлетворенные. Разумеется, существует и множество промежуточных типов, да и переход из одного типа в другой под воздействием обстоятельств – не редкость.
Вот из такого материала и на таких предпосылках строится атмосфера современного столичного офиса. Естественно, что на такой почве не выращиваются гении технической или творческой мысли. Даже если у кого-то и были какие-то таланты, все они сводятся на нет без соответствующего использования, и, очищенный от лишних способностей, сотрудник вливается в один из типов офисных роботов.
B такой клоаке Максим жил больше двадцати лет. Но теперь он в этом участвовать больше не будет, и все это болото будет видеть не чаще одного раза в месяц, и то мельком, проходя по коридору в переговорную. Хотя нет, еще реже – почему бы Васильеву не приезжать с докладами к нему, даже если его и в стране-то не будет: верной собаке сто верст не крюк.»