Я опоздал – Лука сидел у Алфена в его аппендиксе, где помещался кожаный диван, два стула, и что-то втолковывал ему с абсолютно деловым видом. С него как с гуся вода. На шее алел свежий синяк. Позже он прекратится в отвратительное фиолетовое пятно. Впрочем, на поведении замглавного это давно не отражалось, а его внешность уже никого не интересовала, потому что Лука был человеком, с которым, даже если бы он и не писал на криминальные темы, все равно случались бы различные происшествия, ибо он, как и все мы, был патологическим неудачником. Правда, в редакции шептались, что Лука владеет техникой бесконтактного боя и даже техникой отсроченной смерти, но это, видно, мало ему помогало.
Я заглянул в нашу комнату – стол Мирона Павличко, который пропал год назад, был пуст. Полиция не могла сказать нам ничего вразумительного, кроме того, что дело продолжается. По-моему, они ничего не копали, а ждали, когда выйдет срок и дело закроют.
Никто не заметил, как я пришел. Никто, кроме главного. Он сразу махнул мне рукой, и я, открыв дверь, сунул морду:
– Здравствуйте, шеф!
– Заходи, заходи, Сператов… – быстро произнес он.
У главного в кабине над портретом президента висел лозунг: «Не надо подлизываться к власти! Надо обеспечивать себе политический тыл!»
В главном чувствовалась старая санкт-петербургская закваска. Его любимая поговорка: «Давайте попробуем…» говорила о мягком характере, но вы ошибетесь, если решите, что ваши умозаключения верны. Дело в том, что главный никогда не ошибался. За тридцать лет сидения в главных он больше полагался на свои инстинкты, чем на здравый смысл. Главное, что здравый смысл и инстинкты в нем совпадали. А это говорило о безупречности суждений и высоко ценилось акционерами газеты. Разумеется, они понимали, в кого надо вкладывать деньги.
– Беги в кассу за командировочными – полетишь в Севастополь, там разбился какой-то диковинный объект. Я договорился с военными. Завтра туда идет «борт».
– Шеф, в который раз? А вдруг это действительно правда? – спросил я не без подковырки.
– Нам сообщили – мы отработали, – терпеливо объяснил Алфен.
Никто ни во что не верил: ни в людей в черном, ни в маленьких зеленых человечков. Все знали парадокс Ёми: с одной стороны мы, вроде бы, до сих пор не услышали других цивилизаций, с другой – их не может не быть. А астросы? Очередной скучный миф!
Примерно все так и рассуждали. И я понял, что грядущая командировка это заказ сверху – население должно знать, что творится в провинциях, а у властей должна появиться иллюзия, что они не зря едят свой хлеб, управляя страной в последней стадии развала. Я уже застал конец процесса. Если между городами еще сохранилась какая-то связь, то что делается в промежутках между ними, никто не знал. Вы прилетаете в Озерск на Урале или в Бодайбо Иркутской области, там нет властей, но стоит гарнизон, и ты имеешь дело с генералом, а вокруг на сотни километров пустыня – дороги заросли непроходимыми лесами, реки превратились в океаны воды. Поговаривали, что на Таймыре уже бродят стада слонов, а на Кольском в бассейне Харловки водятся бегемоты. Но информацию никто не мог проверить. Впрочем, откуда им там взяться? Север – есть север. Доска, треска и тоска.
Я закрыл дверь редакторской коморки и отправился искать Леху-фотографа, который должен был мне десятку. Я решил, что теперь-то удержу ее из его командировочных. Но в коридоре перед его владениями меня перехватил юноша в тельняшке – Юра Дронский, контактер астросов, как надеялся я (последнее время на этом многие были помешаны), иначе общение с ним теряло всякий смысл.
– Избавь меня, – попросил я его, – избавь меня от своих историй…
– Н-у-у-у… Викентий Павлович…
– Я умер, – сказал я, делая попытку обойти его слева, но не учел, что он поднаторел в редакционных кознях.
– Типун вам на язык, – чему-то обрадовался он, загораживая мне дорогу и даже пытаясь удержать за рукав футболки.
– Ты к Сашке Губареву подходил? – спросил я терпеливо, рассматривая его унылое и одновременно возбужденное лицо с фанатично блестящими глазами.
Губарев был штатным уфологом и по долгу службы должен был выслушивать бред внештатников. Однако два или три года занятия подобной тематикой сделали из него беспросветного пессимиста. На все его просьбы «снять с него груз метафизики», главный только отрицательно крутил головой, и я тихо радовался, чтобы в редакции оказался человек, стоящий ниже меня по иерархии, иначе ехать мне сейчас в мокрые леса Карелии, а не лететь в славный Севастополь, где плескалось темное, как вино, море.
– Подходил… – невольно покривившись, ответил Юра.
– А к Тане Малыш? Она в курсе…
– Подходил… – Он тяжело вздохнул.
– Ну тогда все… – развел я руками. – Тема закрыта. – И добавил, глядя на его разочарованное лицо: – Что же ты от меня хочешь?
– Викентий Павлович, только вы можете мне помочь… – завел он старую песню.
Стоило один раз побывать с ним на месте «посадки» где-нибудь на Лахте и промаяться до рассвета, как вы становились единоверцем и вынуждены были выслушивать доморощенные теории, которые не имели ничего общего с последними открытиями в этой области, ибо какой интерес в том, что уже известно.
– Не могу, – ответил я. – Не могу, понимаешь?
– Викентий Павлович, я вас не подведу.
– Подведешь… – сказал я, – под монастырь…
– Не под монастырь, а в монастырь, – сказал он с тайным торжеством.
– Какой монастырь? – не без интереса спросил я.
– А… – укоризненно протянул он, – вот видите… – и осуждающе покачал головой.
– Ну? – нетерпеливо переспросил я.
– Тихвинский… – с надеждой произнес он.
– Не-не-не… – сразу открестился я. – Тащиться за семь верст. Я улетаю, я улетаю…
– А после? – спросил он в тон, – а после?
– После посмотрим, – согласился я.
– Ну, Викентий Павлович?..
Я попытался обойти его справа. Он снова загородил мне дорогу.
– Ты где служил?
– Как где? – удивился он, очевидно, думая о другом. – На подлодке…
– На какой подлодке?
– На Марсе стажировку проходил…
Я едва не засмеялся. Всем был известно, что там моря по колено, по крайней мере, для подводных лодок. Даже самый большой разлом – «Морская долина» – едва ли был заполнен на сотую часть. Ходил даже анекдот с бородой: «Подводная лодка в степях Марса». Смех смехом, но Юра Дронский был недалек от истины, ибо, как ни странно, первыми марсианами были подводники – люди, привыкшие много месяцев жить в замкнутом сообществе в условиях ограниченного пространства. Возможно, действительно у военных существовали какие-то программы, о которых я ничего не знал.
– Ну ладно, – согласился я, опираясь локтем о подоконник, который угрожающе заскрипел и готов был тут же отвалиться под моим весом – здание было старое и трухлявое, как и все в этом городе. – Тогда должен знать устав. Если я сказал после, значит, после.
– Хорошо, – обрадовался он. – Через неделю я вас найду. И мы с вами поедем…
– Поедем… – сказал я, – если доживем…
– Типун вам на язык, – поплевал он через левое плечо.
Как и все уфологи, он был страшно суеверен, спускаясь по лестнице, трижды пересчитывал количество ступеней и не переходил дорогу, если их оказывалось четное число. И вдруг я понял его: он не верил во все то, что ему говорили, а неверие толкало его на очень скользкую дорожку, которая могла увести или в мистику, или же родить гения. Все зависело от того, на что он способен. Надо к нему приглядеться, подумал я, а то чем черт не шутит. По пути я заглянул к художникам, чтобы известить их:
– Братцы, отворите окна, а то пахнет дохлыми хомячками…
Ибо кто-то из них в надежде на дождливый сезон не мылся неделю или две. А потом открыл дверь и шагнул во владения Лехи-фотографа, который получал удовольствие от ковыряния в носу. Он мне сразу заявил, отвлекшись на мгновение от своей камеры:
– У меня нет наличностей. Знаешь, сколько я плачу за окрашивание волос?