– Я найду советников среди их священников.
– Это правильно, – одобрил Тиберий. – Но возьми с собой еще когорту солдат. Я уже дал распоряжение. Тебе понадобится дополнительная сила, и я уверен, очень скоро. Там сейчас неспокойно. У иудеев нет армии, но все они хранят оружие. Когда-то они были лучшими солдатами в этом районе. Сейчас, даже без опыта войны, они могут быть источником многих неприятностей. Валерий Грат не раз извещал меня, что иудеи намереваются восстать против Рима. Веруют, что их Бог им поможет. Против Рима! Безумный народ!
Император долго тер глаза кулаками, как ребенок, а потом скосил их на Понтия в подозрительном прищуре помятых век.
– Устал я от придворных интриг, – вздохнул он. – Устал от проблем. Хочу поставить на места надежных, способных людей и отойти от дел. Переселюсь на Кипр, в свой загородный дворец. Будешь ли верным мне, Понтий?
– Да! – горячо выпалил Пилат и хотел было продолжить свою речь, но Тиберий знаком велел замолчать и удалиться.
Выйдя за пределы дворца Пилат погнал коня вскачь, чтобы дать выход буйству чувств и мыслей, которые вспорхнули, как потревоженная стая птиц, и заметались в беспорядке. Сеян был известен своей неприязнью к иудеям. Во время одной из коротких, но доверительных встреч он признался Пилату, что когда-нибудь выгонит иудеев из Рима и Александрии.
– Тиберий их тоже не любит, однако он не сторонник крайних мер, – сожалел Сеян. – Такие, как ты, Понтий, будут нужны мне, когда придет время.
Значит, время пришло, решил Пилат. Конь его, не сдерживаемый удилами, мчался с сумасшедшей скоростью, как преследуемый голодными волками. Вдруг он шарахнулся в сторону с такой силой, что чуть не сбросил Пилата. Пилат успел заметить впереди огромный памятник, внезапно оказавшийся на их пути, о который они чуть не разбились.
– Это мне знак с небес, – сказал сам себе Пилат, сдерживая коня. – Нельзя терять голову от счастья. Недаром же говорят, что Боги отбирают у человека все, когда он достигает вершины своей мечты.
Несмотря на поздний час, Клавдия еще не спала. Поймав его взгляд, она просияла.
– Правитель Иудеи? – ее вопрос звучал как поздравление.
– Собирайся в дорогу, – с грубоватой дружелюбностью солдата приказал он. – Через полмесяца отплываем в Цезарею.
Пилат не стал терять времени. Наскоро собрав когорту, провиант и лошадей, он отправился в далекий путь. Путешествие оказалось долгим и утомительным, но наградой за неудобства была Цезарея, резиденция праэтора, которая показалась ему прекраснее, чем он ее представлял в своих фантазиях. Пилат приказал когорте солдат, сопровождавших его, идти прямиком в Ерушалаим и стоять там в крепости Антония, расположенной возле стен Храма Господня. Во время больших праздников город разбухал от множества пилигримов разного сорта: привозивших жертвенных животных, отдававших часть своих доходов в пользу Храма, жаждущих поклониться Богу в самом священном для иудеев месте; тех, кто занимался торговыми или финансовыми делами; или преступников, у которых всегда больше дел там, где много народу. Нередко в это время возникали беспорядки, порой доходившие до настоящего бунта и вооруженных столкновений с римскими войсками, находившимися там постоянно для охраны порядка. Уверенный, что военное подкрепление в Ерушалаиме будет залогом спокойствия как в городе, так и в стране, Пилат решил отдохнуть в Цезарее, во дворце императорских наместников, своих предшественников, и отложить дела на несколько дней.
Глава II. Символ над храмом
Предрассветная серость уже начала растворять ночь, но город Ерушалаим еще не был виден с Горы Оливок. Ешуа проснулся с чувством тревоги, почти страха и пытался понять его причину. Он сел, скрестив ноги, прислушался к тишине обволакивающей темноты и огляделся. Но увидел он только спящего Симху, попутчика из Галилеи, с которым они вчера уснули прямо под деревом, на земле; ни у кого из них не было денег даже на самую дешевую гостиницу в Нижнем Городе – скученном, перенаселенном квартале бедного рабочего люда, примыкающем к стенам Ерушалаима. Свет звезд и луны, обычно столь яркий в горах, что позволял видеть все вокруг почти как днем, не мог пробиться в это утро сквозь густые облака, предвестники осенних дождей.
Ешуа очень редко испытывал страх. Может быть, в далеком детстве или юности, но не в зрелые годы, когда он уверовал, что его судьба в руках Бога и ничто не произойдет с ним без воли Его. Однако сейчас даже эта мысль не помогла ему обрести спокойствие души. И хоть не всегда он мог распознать, что именно грядет, Ешуа знал, что предчувствие его никогда не обманывает.
В ожидании рассвета он стал вспоминать и вновь переживать события последнего месяца. В деревушке Кфар Амизрах, расположенной в нескольких часах ходьбы к югу от городка Магдала, что в Галилее, он подошел к местной синагоге и, встав на плоский камень, торчавший на краю маленькой площади, начал свою проповедь. Ему нужно было возвышение, ибо роста он был невысокого, как большинство здешних мужчин, и те, что находились в задних рядах, могли его не увидеть. Его густая черная борода, длинные, беспорядочно свисающие волосы, изношенная одежда и горящие пламенем веры глаза сразу же привлекли внимание кучки людей, сидевших на ступеньках синагоги. Он был похож на проповедника, какие порой появлялись в Галилее, объясняя на свой лад мудрость и заветы Книги.
– Я пришел, чтобы указать вам прямые пути в Царство Небесное, – начал он свою речь, обращаясь к трем рабочим, проходившим мимо. С серпами в руках, утомленные тяжелым трудом и безжалостным солнцем, они остановились и стали разглядывать его, слегка прищурившись, с недоверием мытарей, отчаявшихся найти в жизни свой путь.
– Вы не услышите от меня того, что говорит ваш рэбэ, фарисей или седукей. Расскажу я вам истины, которые сокрыты от вашего разума и которые никто вам не расскажет.
К косарям присоединился молодой мужчина лет двадцати пяти– двадцати шести, примерно того же возраста и роста, что и Ешуа. В выцветшей одежде, но аккуратно подстриженный, он рассматривал окружающих угрюмым, подозрительным взглядом.
– Как тебя звать, рэбэ? – В его голосе звучала злая сила и холодная жестокость.
– Есу. – Ешуа произнес свое имя на арамейский лад. – А тебя?
– Симха. Ты сказал – фарисей? – Бас его был раскатистый и громкий, как у великана. – Кто же радеет за народ больше, чем фарисеи? Кто идет на смерть в борьбе с римлянами, если не фарисеи? Кто, как не фарисеи, против римского рабства?
Не было у Ешуа ни одной проповеди, во время которой он бы не услышал гневный протест против нападок на фарисеев. Эту секту народ признавал и любил, и потому неудивительно, что в малой кучке его слушателей оказался защитник фарисеев, а, быть может, один из членов их секты.
– Рабство – это только навязанное нам ярмо, – ответил Ешуа, воодушевляясь. Любое возражение вызывало у него яростное желание ринуться в словесный бой. – Мы должны быть свободны внутри, свободны духом. И если мы выберем эту свободу, у нас никто не сможет ее отнять.
Симха взорвался гневной тирадой. Судя по манерам и речи, он не был из простого люда. Однако густой загар, загрубевшая кожа и видавшая виды одежда безошибочно определяли в нем бродягу, который редко находился в тени или под крышей дома.
В маленькой деревушке новости распространяются быстро, как будто невидимый глашатай разносит их по домам с волшебной скоростью. Вскоре возле молельни собрались почти все жители. Между ними осторожно, но настойчиво стала протискиваться молодая женщина. Достигнув первых рядов, она остановилась и уставилась на Ешуа большими черными миндалинами глаз.