Именно осознание беспомощности бесило, выводило из себя. Только что не смогли противостоять обнаглевшему от безнаказанности немецкому лётчику, а теперь не могли помочь истекающему кровью товарищу. Выводила из себя безысходность. Казалось, будь оружие в руках, и ты бы был с врагом на равных. Это бы придало сил, уверенности в себе. Но быть просто мишенью?! Этому противилось естество младшего сержанта, бесило.
Танк КВ вместе с обнаруженной машиной с боеприпасами находились там, где и указал Кузьма. Сама машина была прицеплена за танковый трос.
Павел Назаров выбежал навстречу, радостно размахивая руками.
– Командир, командир, мы их нашли почти что сразу. Чуть-чуть до нас не доехали. Бензин кончился. А как у вас?
Пока танкисты ждали товарищей с топливом, времени даром не теряли. Невзирая на протесты водителя, загрузили себе полный боекомплект, зарядили несколько лент к танковому пулемёту, и сейчас гордо показывали командиру свои достижения.
– А то, командир! Тут недавно самолёт пытался за нами поохотиться, так Павлик враз отбил ему охоту: снял кормовой пулемёт, да и резанул по вражине. Представь себе, задымил немчура и скрылся за лесом. Вот так, пускай знает наших! – меха ни к-водитель Андрей Суздалыдев прямо захлёбывался от восторга.
– Зато за нами удачно поохотился, – мрачно заметил Агафон и зло сплюнул. – Такого парня потеряли, э-э-эх! И почти половина бочки солярки сгорела. А нам и нечем ответить. Только и могли, что матерились вдогонку.
Часть снарядов, что загрузил себе экипаж Кузьмы, командир роты приказал изъять, чтобы хватила на всех, и поделил поровну. По два цинка патронов досталось на каждый танковый пулемёт, и это уже что-то. Личного оружия так и не было ни у кого. Говорят, его везли на других машинах, но…
Дозаправили баки топливом, и небольшая колонна из шести танков, одной танкетки, одного топливозаправщика выдвинулась на исходный рубеж к деревне Мишино. Резерв командира роты под командованием лейтенанта Шкодина ехал в крытом брезентом газике с прицепленной к нему полевой кухней сразу за командирским танком. Машину тыловиков, что доставила боеприпасы, не оставили на танкодроме, а снова так же зацепили тросом за танк в надежде на то, что удастся достать бензин и для неё.
Выдвинулись ближе к вечеру, чтобы обезопасить себя от налёта вражеской авиации. Но на всякий случай капитан Паршин приказал стрелкам-радистам быть готовыми к отражению воздушной атаки пулемётами. Пример Павла Назарова вдохновил, вселил уверенность, что и немецкие лётчики не бессмертны, и на них есть управа. Особенно если есть чем сбивать их.
Первый военный июньский день не спешил покидать землю, цеплялся за жизнь, как цеплялись, боролись за жизнь тысячи и тысячи людей на этой земле, что потянулись бесконечной вереницей в глубь страны, подальше от границы, туда, где с большей долей уверенности можно было и сохранить эту жизнь.
Небольшое воинское подразделение из нескольких танков бежало навстречу войне, торопилось туда, где в ночи вспыхивали сполохи пожаров, где гремели адские, страшные взрывы. Туда вёл их солдатский долг, долг защитника, воина, бойца, вела присяга. Они обязывали встать намертво, насмерть встать на пути врага; не дать ему продвинуться вслед бесконечной колонне беженцев; остановить немцев любой ценой, ничуть не думая о своей собственной жизни.
Им и не положено думать о собственной жизни. А если вдруг у кого-то и возникнет такая мысль, такое желание подумать о ней, так только оценить её, чтобы продать как можно дороже, да такую цену выставить, чтобы враги захлебнулись собственной кровью, забирая жизнь солдата, воина, защитника. Только с такой точки зрения и стоить думать. В противном случае это уже не солдат, не защитник, не воин, а нечто бесформенное, жалкое подобие человеческой особи. И цена ему – презрение сослуживцев, забвение знакомыми, родными, Родиной, наконец.
О ней, о собственной жизни, не думал и командир танка КВ-1 младший сержант Кольцов Кузьма Данилович, как не думали о ней и члены его экипажа. Все переговоры по танковому переговорному устройству были об одном: дойти до исходного рубежа и встать! Встать и остановить на этом рубеже врага любым путём, любым способом, но не пустить дальше этого клочка земли, пропитанного кровью и потом его предков. И милее, роднее и дороже вот этого безымянного клочка родной земли уже для солдата с этого мгновения нет и не будет. Именно он воплотит, и уже воплотил в себя всё понятие «Родина». А солдат готов морально и физически вот здесь, вот сейчас защитить этот кусочек родной земли, и если потребуется, то и окропить его, пролить и своей крови, внести и свою лепту в веками выстраданную его предками любовь и преданность к своей земле не на словах, а на деле. Даже если для этой цели потребуется его жизнь, а не только кровь. Он не нарушит ни воинского устава, ни присяги, как и не нарушит древние традиции своего свободолюбивого, мужественного народа, откуда и выстрадалась, произросла каждая буковка воинской клятвы, написанная кровью предков.
Хватит ли топлива? Как с поставкой боеприпасов? И ни слова о себе, о своих переживаниях, болях, утратах, что понёс батальон в первый военный день. Всё естество каждого из бойцов нацелено на конечную цель: дойти и остановить врага!
Только теперь вдруг начало саднить, болеть обожженное утром тело.
Кузьма, как и другие командиры экипажей, сидел на краю люка, свесив ноги внутрь танка, смотрел на взявшиеся волдырями руки, думал, чем бы их замотать. И вдруг до него дошло, что за весь день он так и не вспомнил о раненых руках, обожжённом лице, да они и не напоминали о себе за всё это время. Или не болели? А кто его знает? Вроде, как и не болели или кажется, что не болели? А вот сейчас заболели, напомнили о себе.
Рядом с ногами Кузьмы появилась голова заряжающего Агафона Куцего. Грязное, в масляных подтёках лицо, смотрело снизу на командира выжидающе и строго.
– Чего тебе, – перекричав шум двигателя, спросил командир.
– Там у меня сухой паёк в сидоре. Когда можно будет его распечатать? А то больно есть хочется, да и ребята…
– Терпите, как остановимся, тогда все вместе.
Спустя минуту, Кузьма уже слышал в наушниках, как оповещал по внутреннему переговорному устройству сослуживцев Агафон.
– Приказано терпеть, вот так-то, братва. Так и до Берлина голодными доедем.
– Если так, то я согласен, – отозвался меха ни к-водитель Андрей Суздальцев. – Голодные, мы злее будем, быстрее дойдём до Берлина и возьмём за горлянку этого Гитлера с гитлерятами.
Остальные члены экипажа промолчали или не были подключены к переговорному устройству.
Тяжёлая железная бронированная махина бежала вслед таким же урчащим грозным машинам, несущим кому-то смерть, кому-то – надежду на победу, на спасение, а кого-то и везла в один конец.
Огромное, почти чёрное в ночи, облако густой пыли висело над притихшей, затаившейся землёй, будто пыталось собой прикрыть её от чужого вторжения, пока вот эти танки вместе со спрятанными в их чреве воинами смогут взять, взвалить на свои плечи ответственность за свою землю, за свою Родину.
А они спешили. По рации командир приказал прекратить всякие разговоры, без крайней необходимости на связь не выходить, строго выдерживать дистанцию от впереди идущих машин.
Обгоняли несколько колонн пехоты, что так же спешили навстречу войне.
Вдоль дорог то тут, то там горели небольшие костерки, вокруг них суетились женщины, старики, дети; висели котелки с немудрёным варевом.
И нескончаемый людской поток двигался куда-то вглубь страны, подальше от вражеских самолётов, от стрельбы, от взрывов, от смерти.