Аркадий кивнул.
– Мы спорили, – продолжал Чухновский. – Нам было очень интересно друг с другом, вот что я вам скажу… Когда мы с Генрихом познакомились, он жил в институтском общежитии, это был еще тот проходной двор. А я вообще не имел в Москве своего угла. И дочь тогда жила на Ближнем Востоке…
– В Израиле?
– На Ближнем Востоке, – повторил Чухновский. – В Палестине, если быть точным. Впрочем, это неважно, я все время забываю, что вас не интересуют старые дела.
– Почему? – удивился Аркадий. – Это очень интересно. Лишний раз убеждаешься, что все, казалось бы, самые странные поступки имеют обычно очень простое объяснение.
– Все действительно очень просто в этом мире, – сказал Чухновский. – Сложности придумываем мы сами. Генрих Натанович умер. А вы создаете из этого очередную сложность только потому, что никто не видел, как именно это происходило.
– Никто, – согласился Аркадий, – вот потому я и хотел спросить у вас: когда Подольский не пришел на встречу, вы поинтересовались, что произошло?
– Я? Нет, он позвонил сам. Это было… м-м… я понимаю, вы хотите знать точное время… Так вот, когда он позвонил, было девять часов тридцать четыре минуты. Я ждал его, читал сидур…
– Что читали, простите?
– Сидур. Молитвенник. Потом отложил книгу и посмотрел на часы. И тут как раз позвонил Генрих.
– Очень удачно, – сказал Аркадий. – Часто вы смотрите на часы и даже запоминаете время?
– Нет, это произошло случайно, – сухо ответил Чухновский.
– Подольский объяснил причину своего отсутствия?
– Нет, почему он должен был что-то объяснять? Просто извинился и сказал, что прийти не может, дела. Мы договорились, что он придет сегодня в обычное время.
– Он был взволнован?
– Нет. Выглядел как всегда.
– Он говорил из дома?
– Не думаю. Я помню обстановку в его комнате в «Рябине», он часто мне оттуда звонил. Это был другой интерьер.
– Какой?
– Пожалуй, он звонил из… гм… Кафе? Нет, какая-то комната. Стена, на фоне которой… Больше ничего.
– А обычно, – сказал Аркадий, – Подольский приходил на ваши встречи вовремя? Я имею в виду, вы с ним договаривались заранее или он являлся, когда ему хотелось?
– Наши беседы не были регулярными, – раввин бросил на Аркадия задумчивый взгляд. – Генрих Натанович приходил после работы, и у нас были час-полтора до начала молитвы.
– Он оставался молиться?
– Иногда оставался, иногда нет. Вы задаете нелепые вопросы, молодой человек. Какое все это имеет отношение к смерти Генриха Натановича?
– Никакого, – согласился Аркадий. – С вашей точки зрения.
– А с вашей может иметь? – удивился Чухновский.
– Ну… – Аркадий говорил медленно, растягивая слова, и внимательно следил за реакцией собеседника. – Например… Вы говорили о Боге и разуме, о жизни и смерти, о религии и науке… Подольского волновали какие-то принципиально важные вопросы, связанные с мирозданием и человеком, иначе он пошел бы в библиотеку, а не в синагогу. Он что-то хотел решить для себя – с вашей помощью. И если он, скажем, задумал покончить с собой…
– Любая религия отрицательно относится к самоубийству. – сухо сказал Чухновский.
– Чего же он хотел от вас?
– Конкретно? – раввин задумался, стараясь дать наиболее точную формулировку. – Его интересовало, например, отношение религии к возмездию.
– Интересно! – вскинулся Аркадий. – Он хотел кому-то мстить? Или кто-то хотел мстить ему?
– Что это вы так взволновались? – раввин покачал головой. – Мы говорили о религиозном аспекте возмездия. И только.
– Религиозный аспект возмездия? – нахмурился Аркадий. – Не понимаю.
– Объясняю на примере. Некто в прошлом совершил богопротивный поступок. Поступок при жизни остался не наказанным. Вопрос: можно ли сейчас вознести к Творцу молитву и просить Его наказать душу этого человека, где бы она ни пребывала?
– Вы это серьезно? – удивился Аркадий. – Посмертное наказание души? И вы хотите сказать, что Подольский обсуждал эту… э… как реальную проблему?
– Именно как реальную, – сухо сказал раввин. – Молитва суть обращение к Творцу, все остальное – Его воля. Кто может знать, каким будет Его решение?
– Только не я, – буркнул Аркадий. – Оставим теологию. Если Подольского интересовали проблемы возмездия, значит, у него были враги, так ведь?
– К чему вы клоните? – подозрительно сощурился Чухновский. – Вы думаете, Генриха кто-то довел до приступа и смерти? Так я вам скажу сразу, что это нелепая идея. Он был человеком очень уравновешенным. Да он даже с нашими хамами-чиновниками разговаривал таким тоном, что беситься начинали они, а он оставался спокойным.
– И при этом мог кипеть внутри, – возразил Аркадий. – А накопление внутреннего напряжения…
– Нет-нет, он действительно был спокоен! По-моему, встречаясь с хамством, он включал в себе какой-то автопилот… Думал о другом, а с хамом разговаривал как бы на уровне подкорки. Согласитесь, что в большинстве случаев этого бывает достаточно, все это вполне примитивно… Правда, я так не могу, – заключил Чухновский, – сразу начинаю нервничать. Если кто и умрет от хамства, так это я.
– Что вы думаете о Наталье Леонидовне Раскиной? – спросил Аркадий, решив резко изменить тему.
Чухновский, видимо, не умел сразу перестраиваться с одной темы на другую – он застыл, раскачиваясь, будто получил подножку. Подумал.
– Раскина? – переспросил он. – Слышал об этой женщине. Она работает с Генрихом Натановичем. Никогда ее не видел, но помню, что Генрих отзывался о ней, как о хорошем работнике.
– А о других своих коллегах – Пастухове, например, – Подольский тоже рассказывал?
– Он мало говорил со мной о своих проблемах на работе, – покачал головой Чухновский. – Мы все больше о духовном… Послушайте, я понимаю, почему вы во всем этом копаетесь. Страховая компания хочет сохранить деньги, вот и ищет, как бы не заплатить, но, уверяю вас, к Генриху Натановичу это никакого отношения иметь не может.
– О чем вы? – удивился Аркадий. – Какая страховая компания?
– Но это же очевидно! Наверняка Генрих Натанович застраховал свою жизнь на случай тех или иных видов смерти. В том числе и от смерти в результате сердечного приступа. А теперь страховая компания наняла вас, чтобы доказать: смерть наступила из-за причины, которая не входит в страховой полис. Я прав? Не вижу, какая иная причина могла бы заставить похоронное управление отказать в погребении по еврейским обычаям.
Аркадий решил не спорить.
– А что вам говорят фамилии Хойзингера и Азизова? – спросил он, давая Чухновскому понять, что он, может быть, и прав в своем предположении о вмешательстве страховой компании. Хотя, конечно, если бы раввин дал себе труд подумать, то вспомнил бы, что частные детективные агентства не занимаются расследованием страховых дел, у компаний есть собственные следственные отделы.
– Об Азизове знаю только то, что он играл с Генрихом Натановичем в шрайк, – сухо сказал Чухновский. – Я лично эту игру не одобряю, но у всех есть свои слабости… А фамилию Хойзингера слышу впервые. Еще есть вопросы?
Он демонстративно посмотрел на часы. Аркадий встал – он и сам собирался уже уходить, разговор навел его на кое-какие мысли, хотя, конечно, дал куда меньше информации, чем он ожидал.
– Вы сами, – сказал он, – может, вспомните, с кем еще встречался в свободное время Генрих Натанович? Были ли у него родственники? Уверяю вас, это очень важно. И не для каких-то там страховых компаний. Для истины.
Это прозвучало фальшиво, и Аркадий увидел, как поморщился Чухновский.
– Родственники, – пренебрежительно отмахнулся раввин. – Был один… Лев его зовут. То ли кузен, то ли еще дальше. В свое время он… Впрочем, это неважно. Генрих не встречался с кузеном и, по-моему, даже не знал, где тот сейчас находится.
– В свое время… Что – в свое время?
– Лев – врач. В пятьдесят шестом он определил у родителей Генриха СПИД-б. Если бы не этот диагноз, они, возможно, были бы живы и сейчас.
– Не понял, – поднял брови Аркадий. Конечно же, он знал, что имел в виду Чухновский, но хотел, чтобы тот высказался более определенно. Мнение о том, что СПИД-б – болезнь скорее психическая, нежели физическая, было достаточно распространено, особенно почему-то в среде интеллигенции. Конечно, все знали о существовании вируса, с этим никто не спорил. Но в ходу была идея о том, что на самом деле вирус СПИДа-б разрушает иммунную систему не организма, а мозга, ослабляя его способности к анализу окружающего мира, заставляя без всякой критики воспринимать чужое влияние. И тогда достаточно было человеку сказать, что он заражен страшной болезнью, как у него действительно – при полном физическом здоровье! – появлялись все типичные симптомы иммунодефицита. Если врач не успевал разобраться в том, что симптомы эти фантомны, человек погибал, и только вскрытие показывало, что умирал он практически здоровым. Идея эта, имевшая широкое хождение, на самом деле была вздорной и очень мешала медикам бороться с эпидемией. Но ведь вздорные идеи часто бывают убедительнее реальных.