Мой приемный отец. Корпящий над своей моделью железной дороги. Он никогда не обманывал мою приемную мать, но мог целыми днями мотаться по городу, фотографируя уличных проституток, а после сидеть у себя в подвале и раскрашивать крошечные фигурки, изображавшие этих самых проституток. Он никогда не употреблял запрещенные наркотики, но его миниатюрные джанки и нарки, сидящие на метедрине, – каждый был настоящим шедевром. Тонкой, не толще иголки, кисточкой мой приемный отец рисовал надписи на стенах миниатюрных заводов, заброшенных многоквартирных домов и дешевых ночлежек.
Я говорю номеру 137, что мне очень жаль, что его сериал сняли с эфира в прошлом сезоне.
Номер 137 пожимает плечами. Он говорит:
– Так ты приемный ребенок?
Я говорю ему:
– С самого рождения.
В ожидании своей очереди на Касси Райт, обрюзгший блондинистый парень с длинной бородой стоит, скрестив руки на груди. Его желтоватая борода – жесткая, словно окостеневшая – торчит во все стороны, не опускаясь под действием силы тяжести. Может, она просто грязная, я не знаю. Его бледные предплечья покрыты расплывчатыми черными буквами «А» и «Б», свастиками и трилистниками. Тюремные татуировки, набитые куском гитарной струны – чернилами из смешанной с шампунем сажи от сожженных пластиковых ложек и вилок. Арийское братство. Его большие веснушчатые локти затянуты вытатуированной паутиной.
Рядом с этим арийцем – мистер Бакарди. Держится согнутым пальцем за золотую цепочку у себя на шее. На цепочке висит золотое сердечко. Медальон, который когда-то носила Касси Райт и снялась с ним в бессчетном количестве сцен. Зажав медальон двумя пальцами, Бакарди водит его по цепочке туда-сюда.
Я говорю:
– Моя настоящая мама, она известная кинозвезда. Но я не могу сказать кто.
Я говорю, что отправил ей тонны писем, на адреса кинокомпании и дистрибьюторов, даже на адрес ее агента, но она не ответила мне ни разу.
Номер 137 смотрит на цветы у меня в руках.
Я говорю:
– Я ничего от нее не хочу. Ни денег, ни чтобы она меня полюбила. Я просто хочу с ней встретиться. Как я понимаю, мне сейчас столько же лет, сколько было ей самой, когда ей пришлось отдать меня на усыновление.
Я не знаю, может быть, ее агент – или кто там у них занимается почтой – перехватывал мои письма и отправлял их в мусорную корзину. Но у меня есть тайный план, как мне встретиться с ней. С моей настоящей мамой.
Номер 137 говорит:
– А ты знаешь своего настоящего отца?
И я пожимаю плечами.
На другом конце комнаты – чернокожий бритоголовый парень. У него на затылке красуется татуировка: флаг, развевающийся на ветру, флаг с номером «415», знак «черной» тюремной банды «Африканская нация Куми», отделившейся от «Семьи черных партизан». По крайней мере, так мне рассказывал мой приемный отец, сидя за своим рабочим столом с увеличительным стеклом в одной руке и тонкой кисточкой – в другой, когда он перекрашивал крошечные фигурки, прибывшие из Германии врачами, дворниками, полицейскими и домохозяйками. Покрывая их крапинками новой краски, он переделывал их в членов La eMe, мексиканской мафии; в Арийских воинов; в гангстеров с 18-й улицы. Если я подходил к нему и клал руку на стол, если я стоял неподвижно, мой приемный отец рисовал мне на руке, у основания большого пальца, «WP» и «666», отличительные знаки «Белой власти». А потом говорил: «Беги скорее мыть руки».
Он говорил: «Чтобы мама не видела».
Моя приемная мать.
Но прямо сейчас, наверху, женщина за той дверью, она – нейтральная территория. Храм, к которому совершают паломничество на коленях, за тысячу миль – дабы поклониться святыне. Как в Иерусалиме или в какой-нибудь церкви. Специально для белых расистов и для бладзов, для крипсов и ниндзя – женщина, которая выходит за рамки бандитских разборок и войн за власть. За рамки расовой принадлежности, национальности и семьи. Все эти парни, что собрались здесь сегодня, они ненавидят друг друга. Может быть, где-нибудь в другом месте мы бы друг друга переубивали. Но мы все ее любим.
Нашу Священную землю. Касси Райт, нашего ангела мира.
Рядом со мной номер 137 вытряхивает на ладонь голубую таблетку – из пузырька, который он купил. Держа под мышкой своего пса для автографов, он отправляет таблетку в рот.
Кто-то наступил в лужицу крови на бетонном полу. Причем не один раз. Следы босых ног самых разных размеров протянулись кровавыми, липкими цепочками во всех направлениях.
Я спрашиваю, что он делает – я имею в виду, сейчас, – чтобы вернуться на телевидение.
И номер 137 говорит:
– Вот это и делаю. – И встряхивает пузырек с таблетками.
7. Мистер 137
Какой-то амбал-мексиканец правит челюсть жирному борову у буфета, а потом ко мне подходит актер, номер 72, тот, который с букетом увядших цветов, и принимается мне объяснять, в чем причина подобной агрессии. Она как-то связана с моделями железных дорог и городом Сиэтлом. С мексиканской мафией и Ватиканом. Он болтает без умолку, этот номер 72, а потом говорит:
– Мне очень жаль.
Я говорю ему: не бери в голову.
Он говорит:
– В смысле, что ваш сериал сняли с эфира.
Я говорю: все фигня.
– В смысле, все эти сплетни в журналах, – говорит номер 72. – Все эти гадости, которые про вас говорили.
Я говорю, что меня это мало волнует.
И этот актер, номер 72, говорит:
– А что вы здесь делаете? Ну, вот здесь?
Бранч Бакарди, номер 600, прижимает к кровоточащему соску кусок туалетной бумаги, и каждый раз, когда я смотрю на него, он тоже смотрит на меня. Он может подойти в любую минуту, а я даже не знаю, как начать разговор. У меня нет наготове хорошей вступительной фразы. Звезда «Педерастов Карибского моря» и «Смоки и содомита» – и он запал на меня!
И знаете что?
Нельзя же просто сказать человеку: «Привет, мистер Бранч, я в восторге от вашего дилдо…»
Все мои знакомые, и мужчины, и женщины, держат ваш член в тумбочке у кровати. Вибратор на батарейках или обычный фаллоимитатор с «ручным управлением». Ваш член – царь среди дилдо: не длинный и тонкий, как карандаш, скопированный со стояка Рона Джереми. И уж конечно, не эта массивная, неохватная дура, похожая по всем ощущениям на затор в засорившемся унитазе. Нет, Бранч Бакарди, с его идеальной длиной и диаметром – это лучшая секс-игрушка из всех, сделанных по образу и подобию знаменитостей.
Нет, может быть, это и комплимент, но такой диалог не покатит…
Вокруг слишком много практически голых мужиков – целое море шрамов и татуировок. Коросты и сыпи. Растяжек и пятен от солнечных ожогов. Каталог всех кожных болезней и дефектов кожи. За стеной из прыщей и комариных укусов Бранч Бакарди беседует с Кордом Куэрво. Они склонились друг к другу – о чем-то шепчутся. Бакарди показывает на меня пальцем, Куэрво смотрит. Потом Куэрво кивает и что-то шепчет на ухо Бакарди, и оба смеются.
Ну и ладно, и пусть смеется. Все равно «Super Deluxe» Корда Куэрво совершенно уродский: основание диаметром с пивную банку, ствол длиной в палец и обрезанная головка размером с ластик на карандаше. Эргономический кошмар.
Конечно, всегда можно спросить у Бакарди о перспективах массового производства, о сборочных конвейерах в Китае, где рабочие вкалывают в тяжелейших условиях за символическую зарплату, упаковывают в коробки бесконечные силиконовые копии с его эрекции, еще горячие после отливки в формах из нержавеющей стали. Бессчетные члены Бакарди или эластичные розовые влагалища, сделанные по слепку с бритой муфточки Касси Райт. Китайский рабский труд. Все – вручную. Каждый волосок прикрепляется отдельно, пинцетом. Все оттенки красного, розового и голубого наносятся пульверизатором. В точности, как «в жизни», вплоть до шрама после эпизиотомии на промежности Касси. До каждой вены и бугорка Бакарди. Так же делают посмертные маски – слепки с лиц знаменитостей в промежутке между кончиной и разложением.