– Какой же ты у нас мастеровитый, аккуратненький, – не уставала нахваливать тетя Галя, – были бы у тебя, горемычного, путевые родители, занимались бы с тобой, цены бы тебе не было.
А когда еще немного подрос, уже много чего мог самостоятельно делать, я сам мог собрать мебель, целую стенку. Дядя Коля научил меня и мягкую мебель обивать. Всю мягкую мебель у дяди Коли дома и на даче я обил новой тканью. Мебель стала как новая, красивая.
Тетя Галя брала меня в магазин с собой, покупать ткань для обивки мебели, советовалась со мной, какую ткань для какой именно мебели ей покупать. И всю дорогу не уставала повторять:
– Жалко, что неграмотный ты у нас остался. Руки золотые, и нюх есть на красоту, а вот читать, писать не умеешь.
Я любил с тетей Галей ходить по магазинам. Она мне всегда покупала сладости или что-нибудь вкусненькое. Иногда давала мне мелочь, на которую я мог купить жвачку, «куку-руку» или еще что-нибудь «новомодное», как говорила тетя Галя. А в тот раз, когда мы покупали ткань, тетя Галя осталась довольна покупками, раздобрилась и дала мне две штуки бумажных денег.
– А что можно на них купить? – спросил я.
– На них можно купить лимонад, кучу жвачек, вот этих вот ваших красивых вафель и много сладостей, – сказала тетя Галя.
– А джинсы, как у Васи Капустина, можно на них купить?
– Нет, сынок, на джинсы ты еще не заработал.
– А сколько нужно денег заработать на джинсы.
– Много.
– А сколько бумажек, вы мне скажите, – допытывался я.
– Горе ты мое луковое, – ласково сказала тетя Галя. А сколько, так и не сказала. Интересно, больше десяти таких бумажек или меньше, думал я, потому что я умел считать до десяти. А как дальше считать, я не знал.
Однажды дядя Коля взял меня на «шабашку». Я был так доволен, почувствовал себя взрослым человеком. Дяде Коле заказали в загородном доме построить веранду. «Заказчики богатые, деньгами нас не обидят», – сказал дядя Коля.
– А сколько они денег дадут, больше десяти бумажек? – спросил я. В ответ дядя Коля только засмеялся и ничего не сказал.
Мы работали целое лето. Когда мы закончили работу, дядя Коля купил мне новую куртку и джинсы, прямо как у Васи Капустина. И дал мне бумажные денежки и сказал:
– Посчитай-ка, сынок.
Я посчитал. Там было ровно десять штук. Я обрадовался, если б не десять, я не знал бы, что мне делать, как дальше считать. А дядя Коля спросил:
– Ну и сколько же?
– Десять.
– А всего сколько?
– Десять, – повторил я.
– Горе с тобой, – сказал он. – Каждая бумажка по десять рублей. А все вместе, десять штук по десять рублей, получится сто рублей. Это много.
И он стал объяснять, что сто – это когда одна палочка и два нуля, и это много, больше чем десять. Я был доволен, и мне не терпелось истратить их и понять, на что можно, на что хватит.
Когда меня дядя Коля привез обратно в группу, меня ждал хороший сюрприз, Васю Капустина перевели во взрослый интернат. Мне больше бояться было некого. Я сам был одним из старших на этаже. Я смело подошел к воспитательнице и попросил меня взять на рынок вместе с остальными мальчиками, которые сами получали пенсии. На рынке я купил целую коробку шоколадных конфет, и у меня еще оставалось две бумажные деньги по три рубля. На них я купил жвачки, набил ими карманы. Когда вернулись в группу, я всем раздал по две конфетки, и у меня оставалось еще много конфет. Коробку с остатками конфет я убрал к себе в тумбочку. У меня из тумбочки никто без моего разрешения не мог взять их. Я сам брал оттуда конфеты, забивал себе карманы и ходил в течение дня, ел их. Мне все завидовали. Иногда я угощал маленьких детей. Этих конфет мне хватило на несколько дней. А потом они закончились. Денег больше не было, и конфет тоже.
Мне очень хотелось иметь деньги. Я попросил у дяди Коли. А дядя Коля сказал, что у него тоже деньги закончились. Он меня обманул, я знал, что у него в кармане, в кошельке всегда есть деньги. Я знал, что у всех взрослых всегда есть деньги. Но как мне к ним добраться я не знал.
Однажды, проходя по коридору мимо раздевалки, я увидел, как двое воспитателей с кошельками в руках считали деньги. Денег было много, там были и по 3, и по 10 рублей, и много других цифр, которых я не увидел. У меня глаза загорелись, так захотелось иметь много денег. А воспитатели увидели меня и закрыли дверь прямо перед моим носом.
В ту ночь я никак не мог заснуть. И на следующий день весь день я не находил себе места, жуть, как хотелось поиметь деньги. Теперь решил поступить по-умному, я близко не подходил к раздевалке. Я стоял издали и наблюдал, куда они кладут свои кошельки с деньгами. У кого какая сумка, и в какой шкаф они убирают их. Мне нужно было, во что бы ни стало, своровать деньги. Я еще не знал как я это сделаю. Я даже не предполагал, заимев их, как их буду тратить. Но я был одержим лишь одной мыслью, непременно их заиметь.
Айгуль
Родилась я в Казахстане, вторым и очень желанным ребенком у родителей. У меня еще есть мой любимый братик Кайрат, который старше меня на два года. И все свое детство прожила в районном поселке под областным городом Тараз. Город раньше имел другое название – Джамбул, а потом его переименовали в Тараз. Мама у нас работала бухгалтером в районном потребсоюзе, а папа работал технологом на мясном комбинате. Все воспоминания моего детства связаны с братом. Мы с ним были очень дружны. А еще мои воспоминания о детстве сводятся, как ни странно, к мясным и колбасным изделиям, которых у нас в детстве было более чем в достатке. Может быть, поэтому я считалась девочкой из материально благополучной семьи. Родители нас баловали. Сказать, что они нас любили, не сказать практически ничего. Они в нас души не чаяли. Мы ни в чем не знали отказа. Любое наше желание исполнялось родителями беспрекословно. Захотели мы, допустим, в какой-нибудь престижный лагерь на лето, пожалуйста. Папа доставал нам путевки, и даже сами родители на машине отвозили нас туда. Захотели, допустим, на зимние каникулы в какой-нибудь детский санаторий в Анапу, пожалуйста, без проблем, папа сделает. А шмотки у нас были сплошь заграничные, привозные. Дядя Серик, папин брат, работал атташе в посольстве Казахстана, и по роду своей деятельности часто бывал в загранкомандировках, и постоянно привозил нам с братиком и моим родителям много всяких заграничных «диковин», которых, пожалуй, в нашей стране нигде не купить было. Дядя Серик – младший брат моего отца, но нами он всегда воспринимался не как дядя, а как старший брат. Может быть, потому, что он был моложе папы, а, может, потому, что, хоть он и женат был, у них не было детей. А жена его, тетя Назым – оперная певица, известная всему Казахстану. Она женщина высоко культурная, творческая, тонкая во всех отношениях, как все люди богемы. В быту совсем не пригодная ни к чему. В хозяйстве она не мыслила ничего. Готовить? Да вы что, тетя Назым и кухня – это вещи несовместимые даже в мыслях. Уборка, стирка? Спросите, знает ли тетя Назым о существовании пылесоса, стиральной машины и прочей земной ерунды? А родить ребенка для тети Назым – это всемирная катастрофа, это конец света.
Зато она очень хорошо разбирается в высоком искусстве, в высокой моде и вообще во всем высоком. Да и вообще ей некогда подумать о «низком», о земном. Ей всегда, в любое время суток, надо быть «в форме»; выглядеть не просто хорошо, а на все 100 – маникюр должен быть обязательно безупречным, лицо должно обязательно выглядеть безупречно свежим, ни в коем случае не заспанным, не уставшим или выражающим недовольство чем-либо вообще. У нее строгий режим, которого она даже под дулом пистолета не нарушит. И самое главное сокровище в ее жизни, ради сохранения которого она пожертвует чем и кем угодно, – это ее голос. Этот драгоценный голос можно в полном объеме услышать только на сцене, когда она поет на концертах, или, если повезет, то на репетиции. А в остальное время она ограничивается очень скудной речью, дабы сберечь его, драгоценного. Телефонные звонки? Да никогда в жизни она не будет отвечать на них. Телефона, как отдельное средство связи, для нее не существует в природе. Для этого есть определенный человек. А на приемах на высшем уровне, на богемных тусовках, которые иногда приходиться ей посещать, она ограничивается милой, кратковременной улыбкой. И то через раз. Кто-то удостаивается этой улыбки, а кто-то и помечтает о ней.