– Наверняка к вам приходила полиция, – сказал Манн. – На мои вопросы вы можете не отвечать, я лицо не официальное…
– Почему не отвечать? – с легкой обидой в голосе произнес Макс. – Мы с удовольствием…
– Мы с удовольствием, – повторила Хельга.
– Позавчера вечером вы поздно вернулись домой?
– Мы были в опере, – кивнул Макс. – Слушали «Похищение из сераля», вернулись около одиннадцати. Ужасный спектакль. Мы очень любим Моцарта, но не в такой современной интерпретации, когда Констанца в купальнике бросается в бассейн, а Селим гоняется за ней в плавках… Это слишком, вы не находите?
– М-да… – протянул Манн. Для него слишком было посещение оперного театра, какие бы представления – современные или классические – там ни давали. Когда-то, лет ему было то ли шесть, то ли семь, родители повели его на «Воццека», и впечатление жуткой смеси неприятных звуков и вспышек пугающего света оказалось таким непреодолимым, что Манн ни разу после этого не входил в двери Национальной оперы. По телевизору он иногда смотрел отрывки из «Травиаты» или «Фауста» и даже получал удовольствие от пения Доминго или Каррераса (Паваротти был ему неприятен – толстый, потливый, такой же неэстетичный, как музыка «Воццека»), но заставить себя отправиться в театр не мог и не стремился.
– Спать мы легли в половине первого, – сказал Макс.
– Вообще-то, – добавила Хельга, – мы ложимся раньше, но в тот вечер еще посмотрели телевизор.
– Да, – кивнул Макс. – Так что если вас интересует итервал времени от одиннадцати до половины первого…
– Вы что-нибудь слышали в этот интервал времени? – Манн невольно перешел на стиль Веенгартенов. – Я имею в виду: кто-нибудь поднимался или спускался по лестнице или в лифте, кто-то ходил наверху, в квартире Койпера, какие-то другие звуки…
– Вот именно – другие звуки, – подхватил Макс. – Никто не поднимался и не спускался, но в тот вечер мы не прислушивались, да и телевизор играл довольно громко.
– И тем не менее, – сказал Манн, – какие-то звуки сверху вы слышали?
– Да, – Макс переглянулся с Хельгой и добавил: – Будто кто-то перетаскивал шкаф.
– Шкаф, – повторила Хельга и добавила: – Или что-то тяжелое и совсем не мягкое.
– Не мягкое? – уточнил Манн.
– Это не могло быть телом человека, например, – объяснил Макс. – Когда тащат тело, звук глухой, а это был такой… я бы сказал, деревянный, со стуком.
– Что-нибудь еще? – спросил Манн.
– Что-нибудь еще, – задумчиво повторила Хельга и добавила: – Да. В том смысле, что никто из квартиры Альберта не выходил. Я имею в виду всю ночь, а не только период времени с одиннадцати до половины первого.
– Как вы можете быть в этом уверены? – удивился Манн. – Вы сами говорите, что спали.
– Хельга спит очень чутко, – вместо жены объяснил Макс. – Просыпается от любого шума. Я-то сплю без задних ног, а чаще и без передних, если вы понимаете, хе-хе, что я имею в виду. У Альберта очень гулкая дверь. Она не скрипит, но захлопывается с таким шумом… Не пушечный выстрел, конечно…
– Но я всегда просыпаюсь, когда от соседа уходят гости, – вмешалась Хельга. – А это бывает довольно часто…
– Бывало, – поправил Манн.
– Что? Да, вы правы. Никак не привыкну, что о бедном Альберте нужно говорить в прошедшем времени. Позавчера дверь ни разу не открывали – до утра, пока не пришла уборщица.
– Разве нельзя открыть и закрыть дверь так осторожно, что…
– Невозможно! Даже если придерживаешь рукой – я не пробовала, но Альберт мне говорил, когда я ему жаловалась на стук, – все равно в последний момент…
– Понятно, – пробормотал Манн. – Никто к господину Койперу не приходил и никто не уходил, начиная с одиннадцати.
– Точно, – в унисон сказали Хельга и Макс.
– И господин Койпер, будучи в одиночестве, зачем-то передвигал по квартире тяжелый шкаф.
– Именно, – сказал Макс. – Странно, верно?
– Это было…
– Минут двадцать первого. Это точно, потому что вскоре мы выключили телевизор…
– Скажите, а это мог быть не шкаф, а, скажем, тяжелый мольберт? Ведь господин Койпер был художником, мастерская его находится в квартире…
– Мольберт? – Макс надолго задумался, будто сравнивая возникавшие в памяти звуки. – Пожалуй. Но не обычный мольберт, а большой, есть у Альберта такой, но зачем его двигать ночью? То есть, я хочу сказать, что по ночам Альберт никогда не работал. Он говорил мне, что после шести вечера не способен держать кисть. Просто все из рук валится. По утрам – другое дело. Рука, как говорится, тверда…
– К господину Койперу часто приходили гости?
– Каждый вечер, – сказала Хельга. – Он любит… любил поболтать за бокалом вина, но не позже десяти часов. Он жаворонок, ложится… ложился рано.
– Но иногда, – напомнил Манн, – вы все-таки просыпались по ночам от того, что наверху хлопала дверь?
– Очень редко. Поэтому я и не настаивала на том, чтобы Альберт что-то со своей дверью сделал, чтобы…
– Редко, но все-таки… Это были припозднившиеся гости, или господин Койпер выходил подышать свежим воздухом?
– Ни то, ни другое, – уверенно заявила Хельга. – Я бы услышала шаги на лестнице или лифт. Поздняя ночь, каждый звук… Нет, просто хлопала дверь – и все.
– Вам не казалось это странным?
– Нет… Я не задумывалась, честно говоря. Просыпалась от стука, несколько минут лежала, прислушиваясь, а потом опять засыпала.
– Наверно, – предположил Манн, – господин Койпер зачем-то выглядывал на лестничную площадку? Убедиться, что за дверью никого нет?
– Ну… – Хельга пожала плечами. – Это уже предположение, верно? А вы хотите, чтобы мы излагали факты? Предположения – ваша работа.
– Спасибо, – сказал Манн, вставая.
– Да пожалуйста, – улыбнулась Хельга, а Макс добавил:
– Будете уходить, господин сыщик, погасите, пожалуйста, свет в прихожей. Включается он автоматически, а выключаться почему-то не желает.
– Да, конечно. Всего вам хорошего, – Манн повернулся к хозяевам спиной, и в это время где-то наверху совершенно отчетливо что-то стукнуло.
– Дверь! – одновременно воскликнули Хельга и Макс.
* * *
Манн в несколько прыжков поднялся на три лестничных пролета, отделявших третий этаж от второго. Кто-то, возможно, вошел в квартиру Койпера, но выйти из нее не успел – Манн выбежал на лестничную площадку секунды через три после того, как стукнула дверь: никто не мог прошмыгнуть мимо него, а лифт стоял внизу.
Кто-то вошел в квартиру Койпера и сейчас находился там. Как некто вошел в дом? Кроме адвоката или его дочери, впустить посетителя было некому, и Манн оказался перед дилеммой: спуститься вниз и задать вопрос господину Швейцеру или стоять здесь, ожидая, что вошедший, в конце концов, выйдет и окажется перед необходимостью ответить на вопросы детектива?
А если, пока Манн будет бегать вниз и обратно, некто скроется так же таинственно, как появился?
– Интересно, – сказал Макс Веенгартен, – кто бы это мог быть?
Он выкатился на своей коляске к порогу квартиры и выглядывал из-за полуоткрытой двери. Места рядом для Хельги не осталось, но ей было любопытно, и ее недовольный голос Манн слышал из глубины прихожей.
– Меня это тоже интересует, – сказал детектив, перегнувшись через перила, чтобы видеть Веенгартена. – Вы не могли бы проследить, пока я спущусь вниз и спрошу господина адвоката, не впустил ли он кого-нибудь в дом?
– Конечно, – сказал Макс. – Боюсь только, что если нужно будет задержать…
– Надеюсь, до этого не дойдет, – бодро сказал Манн, спустившись с третьего этажа и помогая Максу выкатить коляску на лестничную площадку. – Все равно ему не миновать парадной двери, верно? Или в доме есть другой выход?
– Есть, конечно, – сказал Макс. – Но он заперт и очень редко открывается, разве что когда нужно внести или вынести крупногабаритный предмет. И еще есть выход на чердак, вы не обратили внимание: люк в потолке открыт или заперт?
– Заперт, – вспомнил Манн. Он уже обратил внимание на этот люк – закрытый и с большим висячим замком. Добраться до него можно было, только встав на стремянку. Нет, этот путь исключается.