– Прекрасно, Уолтер, на сей раз я вас понял. Если текст моей речи такой скучный, поищите себе другого оратора.
– Человека, который тоже мечтал бы вернуться в Чили? Извините, но на это у меня нет времени.
Я перевернул страницу тетради и прочистил горло, готовясь продолжить чтение.
– Вот увидите, дальше будет куда интереснее, – сказал я Уолтеру. – Вы не соскучитесь.
Однако едва я приступил к третьей фразе, как Уолтер изобразил раскатистый храп.
– Дивное снотворное! – воскликнул он, приоткрыв правый глаз. – Действует безотказно.
– Я нудный, вы это хотите сказать?
– Вот-вот, нудный, вы нашли верное слово. Ваши волшебные звезды превратились в набор букв и цифр, которые невозможно запомнить. Все эти X321 и ZL254 – что с ними делать членам жюри, как вы думаете? Ведь мы же не персонажи сериала «Звездный путь», бедный мой друг! А расстояние до удаленных галактик вы измеряете в световых годах! Кто знает точно, что такое световой год, я вас спрашиваю? Может, ваша очаровательная соседка? Или ваш зубной врач? Или ваша матушка? Да это просто смешно. От ваших бесконечных цифр делается несварение, и вряд ли кто способен такое пережить.
– И что же вы предлагаете, черт бы вас побрал?! Чтобы я дал имена всем моим созвездиям, как сортам помидоров, лука или картошки, – лишь бы ваша матушка поняла, чем я занимаюсь?
– Вы, конечно, мне не поверите, но она вас читала.
– Ваша мать читала мою диссертацию?
– Именно так!
– Я польщен.
– У нее ужасная бессонница. Никакое лекарство уже не помогало, и тогда меня осенило: принесу-ка я ей сброшюрованный экземпляр вашей работы. Вам надо срочно писать продолжение, а то она скоро дочитает.
– Да что вам от меня надо, в конце концов?!
– Чтобы вы рассказали о ваших исследованиях простыми словами, доступными нормальному человеку. Это маниакальное пристрастие к ученым словам вызывает только раздражение. Вспомните, например, медиков. К чему вся эта тарабарщина? Разве мало просто чем-то болеть? Зачем нам рассказывают про дисплазию тазобедренного сустава, может, сойдет и «деформация»?
– Сожалею, я не знал, что ваши кости причиняют вам столько беспокойства, дорогой Уолтер.
– Ладно, не надо сожалеть, я говорил не о себе. Эта пресловутая дисплазия у моей собаки.
– У вас есть собака?
– Да, чудесный джек-рассел-терьер. Он сейчас у моей матери. Если она прочитала ему вслух последние страницы вашей диссертации, значит, оба они уже спят как убитые.
У меня возникло жгучее желание придушить Уолтера, однако я повел себя как трус и только метнул в него презрительный взгляд. Его терпение выводило меня из себя, как, впрочем, и его упорство. Не знаю, как это вышло, но мой язык вдруг сам собой развязался, и впервые с того давнего дня я произнес заветные слова: «Где начинается рассвет?..»
Уже светало, но Уолтер и не думал засыпать.
Париж
Кейра совсем измучилась, но сон все не шел. Боясь разбудить сестру, она перебралась из спальни в гостиную и улеглась на диван. Сколько раз она проклинала свою жесткую походную кровать? А теперь так по ней скучает! Она снова встала и подошла к окну. Никакого ночного неба, усыпанного звездами, только вереница уличных фонарей, освещающих пустынную улицу. В Париже пять часов утра, а в долине Омо, в пяти тысячах восьмистах километров отсюда, уже давно рассвело, и Кейра попыталась представить себе, чем сейчас занимается Гарри. Вернувшись на диван, она еще немного поворочалась и, запутавшись в собственных мыслях, наконец уснула.
Звонок профессора безжалостно вырвал ее из утренних снов.
– У меня для вас две новости.
– Начните с той, что похуже! – потребовала Кейра, потягиваясь.
– Вы оказались правы: даже с помощью того алмазного инструмента, которым я перед вами хвастал, мне не удалось отделить ни малейшего кусочка от вашего украшения.
– Я вас предупреждала. А хорошая новость?
– Одна лаборатория в Германии может выполнить наш заказ в течение недели.
– Это, наверное, обойдется недешево?
– Не берите в голову, пусть это будет моим вкладом в наше общее дело.
– Об этом не может быть и речи, Айвори, да и с какой стати?
– Господи, ну почему нужно обязательно искать всему причину? Радость открытия – достаточно веский довод? А вам, значит, подавай причину! Ну так слушайте: ваш таинственный камешек не давал мне уснуть до самого утра, а поверьте, для старика, который весь день зевает от скуки, это дорогого стоит, куда больше, чем какая-то мелочь, которую просит лаборатория.
– Тогда пополам – или никак!
– Ладно, пополам. Вы не против, если я сам отошлю им ваше сокровище? Придется вам с ним на время расстаться.
Вопрос профессора застал Кейру врасплох, она привыкла, что кулон всегда висит у нее на шее, и ей стало не по себе, однако профессор пылал таким энтузиазмом, так радовался возможности открыть новую тайну, что она не решилась пойти на попятную.
– Думаю, я смогу его вам вернуть уже в среду. Отошлю его в лабораторию курьерской почтой. А тем временем обложусь старыми книгами и попытаюсь отыскать изображение, хоть сколько-нибудь напоминающее наш объект.
– Вы уверены, что хлопоты, которые вы взвалили на себя, не напрасны? – спросила Кейра.
– О каких хлопотах вы говорите? Мне это доставляет радость. А сейчас я должен вас покинуть, меня ждет работа, и все благодаря вам!
– Спасибо вам, Айвори! – сказала Кейра и положила трубку.
Прошла неделя. Кейра постепенно налаживала отношения с коллегами и друзьями, с которыми давно не общалась. Каждый вечер она ужинала с кем-нибудь в маленьком парижском ресторанчике или в квартире своей сестры. Разговоры крутились вокруг одних и тех же тем, совершенно не интересовавших Кейру, и ей всякий раз делалось скучно. Однажды, после ужина, где все говорили больше обычного, Жанна даже упрекнула Кейру за рассеянность.
– Если эти встречи тебе так осточертели, зачем ты на них ходишь? – сурово отчитывала ее Жанна.
– Да не осточертели они мне вовсе!
– Когда ты окончательно заскучаешь, предупреди, я заранее подготовлюсь к спектаклю. За столом ты была похожа на моржа, под которым провалился лед.
– Жанна, а как ты сама умудряешься выносить подобные разговоры?
– Это называется «общаться».
– Общаться? – рассмеялась Кейра и подозвала такси. – Тот тип, что нахватал общих мест из всех газет и толкал бесконечную речь о кризисе, – он с нами общался? Как и его сосед, который с таким смаком вещал о спортивных достижениях, словно обезьяна, дорвавшаяся до бананов. А может, говоря об общении, ты имеешь в виду ту девчонку-психоаналитика, которая сыпала банальными фразами о супружеской неверности? Или адвоката с его двадцатиминутным выступлением на тему роста преступности в городах, – а как иначе, ведь у него скутер сперли. Три часа неприкрытого цинизма! Теории и контртеории человеческого отчаяния – сколько пафоса!
– Ты не любишь людей, Кейра! – констатировала Жанна, когда такси высадило их у ее дома.
Их спор завершился уже глубокой ночью. Несмотря ни на что, назавтра Кейра отправилась вместе с сестрой на очередную вечеринку. Наверное, потому, что одиночество, сопровождавшее ее в последние годы, причиняло ей страдание, хотя она в этом ни за что бы не призналась.
В один из выходных дней Кейра, пробегая через сад Тюильри и ища спасения от надвигающегося ливня, встретила Макса. Оба мчались по центральной аллее к входу со стороны улицы Кастильоне. Запыхавшись, Макс остановился перед лестницей, у подножия скульптурной группы с тиграми и носорогом; Кейра нашла приют поблизости, около льва и львицы, терзающих кабана[4].
– Макс, это ты?
Статный красавец Макс страдал чудовищной близорукостью и даже в очках с толстенными линзами видел все словно в тумане, однако голос Кейры он узнал бы среди сотни других.
– Как, ты в Париже? – удивленно спросил он, протирая очки.