Затем Гай Юлий служил в Киликии под началом Публия Сервилия Исаврийского. Этот район был одним из самых опаснейших в Азии; здесь зародилось организованное пиратское братство, которое в скором времени станет обладать Средиземным морем, полностью парализует торговлю и будет держать в страхе все побережье. Чуть позже Цезарь лично столкнется с морскими джентльменами удачи.
В Киликии Цезарь пробыл недолго ― в 78 г. пришло известие о смерти Суллы, и двадцатидвухлетний изгнанник вернулся в Рим.
4. Уроки риторики на пиратском корабле
А в Риме назревала новая смута; новый пожар братоубийственной войны упорно пытался разжечь Марк Эмилий Лепид, которого Сулла назвал в свое время «отъявленным негодяем». Собственно, этому искателю приключений ничего более не оставалось предпринять для собственного спасения: будучи наместником Сицилии, он дочиста ограбил богатейший остров и теперь ему грозил суд.
Марку Лепид желал видеть в числе своих сторонников Гая Юлия Цезаря и, согласно Светонию, «прельщал его большими выгодами», но получил отказ. Отказался Цезарь не из страха, но потому, что «его разочаровал как вождь, так и само предприятие, которое обернулось хуже, чем он думал». Мятежников довольно скоро разгромил Помпей, несмотря на то, что Лепиду удалось подчинить большую часть Италии. «Отъявленный негодяй» бежал на Сицилию; «там он занемог и умер, совершенно упав духом, но не из-за крушения своего предприятия, ― сообщает Плутарх, ― а потому что ему случайно попалось письмо, из которого он узнал о неверности своей жены». Вот каким простым способом Италия избавилась от новой гражданской войны!
Цезарь с детства мечтал о славе и власти, но стремился (по крайней мере, в юности) обрести их законным путем, пусть даже длинным и требовавшим много усилий. Он занялся тем, с чего начинало большинство римлян, желавших получить известность среди граждан и добиться выборных должностей: судебными тяжбами. Именно в судах совершенствовалось красноречие будущих римских консулов, а успешное завершение громких дел гарантировало им голоса избирателей.
Впрочем, юноша выбрал орешек явно не по своим зубам. Он обвинил в вымогательствах в провинции бывшего консула и триумфатора Корнелия Долабеллу. Консуляра оправдали, а Цезарь нажил себе влиятельных врагов из числа друзей Долабеллы. Начинающий оратор не впал в отчаянье ― напротив, он решил достичь совершенства в искусстве, которое было необходимо политику. С юных лет воспитанник Аврелии не привык проигрывать: он мог временно отступить, что бы затем взять блестящий реванш; и чем труднее дело, тем интереснее было закончить его успешно.
Гай Юлий Цезарь отравляется на остров Родос, чтобы взять уроки у самого знаменитого в те времена учителя красноречия Аполлония Молона. Причем, отправился он немедленно, хотя стояла зима, и Средиземное море считалось в эту пору закрытым для мореплавания из-за частых штормов.
Корабль Цезаря миновали жестокие морские бури, но другая напасть обрушилась на него возле острова Фармакусса в Эгейском море и надолго лишила его возможности брать уроки красноречия, но не давать их…
Римляне настолько увлеклись решением своих проблем в братоубийственных войнах, что не заметили, как потеряли Средиземное море. Новый противник возник буквально ниоткуда, но его появление было закономерным. Активность пиратов всегда возрастала, когда непрочной становилась законная власть, когда государства втягивались в гражданские, либо тяжелые внешние войны. Когда все плохо и непрочно и появляется множество любителей рыбной ловли в мутной воде.
Римляне с ужасом обнаружили себя отрезанными от внешнего мира морем, которое было для них дорогой в Грецию, Азию, Африку. Торговля оказалась полностью парализованной: римляне голодали, а в заморских провинциях сокращались посевные площади из-за невозможности сбыта выращенного урожая. Некоторые купцы с риском для жизни отправлялись в плавание во время зимних бурь, но, как оказалось, и пираты не дожидались хорошей погоды в прибрежных бухтах.
«Могущество пиратов зародилось сперва в Киликии, ― рассказывает Плутарх. ― Вначале они действовали отважно и рискованно, но вполне скрытно. Самоуверенными и дерзкими они стали только со времени Митридатовой войны, так как служили матросами у царя. Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало-помалу привлекать пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия, так что они не только принялись нападать на мореходов, но даже опустошали острова и прибрежные города. Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению, благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать участие в пиратском промысле, как будто он мог принести им славу и почет. Во многих местах у пиратов были якорные стоянки и крепкие наблюдательные башни. Флотилии, которые они высылали в море, отличались не только прекрасными, как на подбор, матросами, но также искусством кормчих, быстротой и легкостью кораблей, предназначенных специально для этого промысла».
Кстати, и Луций Сулла, не имея собственного флота, пользовался услугами пиратов во время морских операций. Однако после смерти этого единственного из римлян, мог заставить себе служить даже флибустьеров, морские разбойники уже никому не подчинялись. Митридат, также использовавший пиратов в качестве наемников, был разбит Суллой и отброшен от Средиземного моря вглубь Азии.
Степень организованности пиратов можно оценить по выводам немецкого историка Теодора Моммзена. Уж очень их сообщество напоминает сицилийскую мафию. Не в том ли далеком времени ее корни?
«Весь характер пиратства совершенно изменился, ― рассуждает Моммзен. ― Это уже не были дерзкие разбойники, взимавшие в критских водах, между Киреной и Пелопоннесом («Золотое море» на языке флибустьеров), свою дань на большом пути итало-восточной торговли рабами и предметами роскоши; это не были также вооруженные ловцы рабов, в равной мере занимавшиеся «войной, торговлей и морским разбоем»: это было государство корсаров со своеобразным духом солидарности, с прочной и весьма солидной организацией; они имели собственное отечество и начатки симмахии и, несомненно, также определенные политические цели.
Эти флибустьеры называли себя киликийцами; на самом же деле на их судах встречались отчаянные искатели приключений всех национальностей: отпущенные наемные солдаты, вербовавшиеся на Крите, граждане разрушенных в Италии, Испании и Азии городов, солдаты и офицеры войск Фимбрии и Сертория, вообще опустившиеся люди всех наций, преследуемые беглецы всех потерпевших поражение партий, все, что было несчастно и смело, ― а где не было горя и преступления в это страшное время? Это уже не была сбежавшаяся воровская банда, а замкнутое военное государство; национальность заменялась здесь масонской связью гонимых и злодеев, а преступление, как это нередко бывает, покрывалось самым высоким чувством товарищества.
В это разнузданное время, когда трусость и неповиновение ослабили все социальные связи, законно существовавшие союзы могли бы взять пример с этого незаконнорожденного государства, основанного на нужде и насилии; казалось, что только здесь сохранились еще безусловная солидарность, товарищеский дух, верность данному слову и признанным вождям, храбрость и ловкость. Если на знамени этого государства была написана месть гражданскому обществу, которое по праву или несправедливо исключило из своей среды его членов, то можно было поспорить, был ли этот лозунг намного хуже девиза италийской олигархии или восточного султанизма, готовившихся, казалось, поделить мир между собой. Сами корсары считали себя, по меньшей мере, равноправными всякому законному государству.