Мог ли знать кондуктор, что Борис Князев, балетмейстер при дворе царя Николая II, был всего лишь учителем танцев этой прелестной девчушки. Трижды в неделю после лицея она отправлялась в студию Уокера на площади Пигайль к этому гениальному тирану. «Толчок! Аттитюд! Пируэт! Прыжок! Жете батю!.. Раз, два, три… Голову выше! Большой прыжок с вращением!» После первого знакомства Борис сказал:
– Хорошо. Но придется серьезно потрудиться.
Что на самом деле означало: «Ты станешь примадонной».
Выйдя из автобуса на остановке «Юшет», Брижит легкой походкой дошла до дома 1-бис по улице Помп. Поднимаясь на стареньком гидравлическом лифте, напоминавшем гриб, подвешенный к колонне, она размышляла, к какой тактике прибегнуть, чтобы получить разрешение пойти с подругой в кино. Доехав до последнего, шестого, этажа, она вышла из лифта и трижды коротко позвонила в дверь. Ей открыла прислуга.
В гостиной ее ждал сюрприз. У матери в гостях была главный редактор журнала «Элль» Элен Лазарефф, искавшая новое лицо для репортажа о молодой француженке. Будучи подругой госпожи Бардо, она была знакома с Брижит. «Это она, говорю тебе. Она!» – повторяла Элен в тот момент, когда девушка вошла в комнату. Госпожа Бардо, Тоти для близких, недоверчиво относилась к газетам и рекламе. Но согласилась, чтобы сделать приятное Элен. «При условии, что Брижит не будет манкировать занятия», – уточнила она.
Всегда согласная со всем, что могло поколебать рутину семейной жизни, Брижит не скрывала своего восторга.
В те времена я жил у Даниель Делорм и Даниеля Желена, молодых супругов и актеров французского кино. Иногда мне приходилось выступать в роли бэби-ситтера при их трехлетнем ребенке. Это мне нравилось, я всегда любил детей. Поиграв в барракуду в ванне, постреляв из игрушечного пистолета по прохожим на авеню Ваграм и соорудив римскую тогу из старой простыни, мы с Зази поняли, что выдохлись.
– Сделай бумажного голубя, – попросил он.
Я вырвал страницу из последнего номера «Элль». Складывая ее по диагонали, я обратил внимание на фотографию девушки. Зази ждал голубя и проявлял нетерпение.
– Что ты делаешь?
– Рассматриваю фотографию. Зази отобрал журнальную страничку.
– Я ее не знаю. Но она красивая, – сказал он.
Брижит была тогда темной шатенкой. Вопреки тому, что обо мне писали, я никогда не предпочитал блондинок. Красота – вот что меня больше всего волнует. Брюнетка Брижит была очень красива.
На другой день я показал это фото Марку Аллегре, который собирался снимать фильм по моему первому сценарию под названием «Срезанные лавры», и без особого труда убедил его, что эта девушка наилучшим образом воплотила бы образ моей героини. Он написал записку госпоже и господину Бардо, в которой говорилось, что он хотел бы повидать их дочь и сделать с ней пробы для фильма.
Спустя семь лет после окончания войны кинематограф еще был недоступен для молодых режиссеров. В нем царили Марсель Карне, Рене Клер, Анри-Жорж Клузо, Рене Клеман, Жюльен Дювивье и Марк Аллегре. Их средний возраст был 50 лет. Марк был известен тем, что дал шанс многим молодым актерам. Он обладал даром открывать таланты.
Я познакомился с ним тремя годами раньше, участвуя в массовке его фильма «Петрюс». Тогда он внезапно покинул съемочную площадку, узнав, что что-то случилось с дочерью. Я видел, как он сел в машину и умчался на всех парах. Я же вернулся на съемочную площадку, где пребывал в унынии продюсер, уже подсчитывая, во сколько ему обойдется этот простой: снималась массовая сцена ярмарки с участием трехсот статистов. Я подошел к бедняге и сказал, что Марк Аллегре проинструктировал меня, как снять сцену. Продюсер почему-то нисколько не усомнился в способности семнадцатилетнего парня снять довольно сложный план с панорамой, наездом на лошадок карусели и закончить крупным планом Фернанделя, главной «звезды» фильма. А он почему-то поверил.
Съемочная группа расставила всех по местам, мы прорепетировали, и спустя два часа план был отснят. Когда Марк Аллегре появился на съемочной площадке, продюсер горячо поблагодарил его. Я уж готов был пуститься наутек, но Аллегре удержал меня. Оказывается, он краем глаза наблюдал за моей работой и пригласил к себе в кабинет. До этого он ни разу не разговаривал со мной.
– План был снят неплохо. Взять Фернанделя через голову лошади даже забавно. Я об этом не подумал. Не хотите ли пообедать вместе? – спросил он.
Марк Аллегре стал моим ментором, моим другом, сообщником в некоторых ситуациях, которые можно назвать довольно «пикантными», в какой-то мере отцом. Мой настоящий отец Игорь Племянников, консул Франции, умер в возрасте тридцати четырех лет от сердечного приступа. А отчим Жеральд Ханнинг, архитектор, урбанист, сотрудник Ле Корбюзье, превосходный человек, был на десять лет моложе матери. Он оказал на меня большое интеллектуальное влияние. Я восхищался им и любил, как старшего брата. Увы, он разошелся с мамой. Будучи человеком весьма независимым (я жил самостоятельно с пятнадцати лет), встретив Марка, я почувствовал, как мне нужен отец.
Первые шаги ассистента я сделал в Лондоне на картине Аллегре, которую он снимал для сэра Александра Корда «Бланш Фьюри» с Валери Хобсон и Стюартом Гренжером. Английские профсоюзы отличались яростным изоляционизмом, поэтому мне не заплатили ни гроша. Но я не роптал. Я жил в отеле «Дорчестер», в «люксе» для режиссера, изучал английский язык, англичан и в более интимном плане – англичанок.
Вернувшись во Францию, я закончил сценарий «Срезанных лавров». В нем все герои были несовершеннолетние. В то время средний возраст зрителей был от 25 до 50 лет. Поэтому фильмы о молодежи не были в чести. Но поскольку Марк согласился снимать по этому сценарию фильм, продюсер заплатил мне 80 тысяч (старых) франков. Это не означало ни признания, ни благополучия, и тем не менее журнал «Синемонд» напечатал тогда статью, озаглавив ее: «19-летний Роже Вадим – самый молодой сценарист Франции».
Однажды в поезде Лондон—Париж мы с Марком познакомились с одной из самых талантливых балерин Парижского балета Лесли Карон. Он сделал с ней пробы для фильма по моему сценарию. Но воспротивился продюсер. «Она похожа на эскимоску», – заявил он. Однако благодаря этой пробе Лесли получила обложку в «Пари-Матч», а Джин Келли пригласил ее сниматься в «Американце в Париже».
Я испытывал большую нежность к Лесли. Но та отвечала мне только привязанностью. Мы провели три недели в Альпах, катаясь на лыжах. Балансируя на проволоке любви, мы оба не решались сделать решающий шаг. Я был застенчив, а она только начала отходить после бурного романа с одним из партнеров в Парижском балете. В межевском отеле «Монблан» мы жили (исключительно из соображений экономии средств) в одном номере. Лесли спала на полу на матрасе. Испытывая чувство вины за то, что не занималась любовью в номере мужчины, которого несомненно поощряла, она решила истязать себя, отдав мне удобную постель. И спала с темными наглазниками, как «звезда» довоенного кино.
Находясь в Голливуде, где велись приготовления к съемкам «Американца в Париже», Лесли чувствовала себя ужасно одинокой. Ее длинное письмо заканчивалось следующим абзацем:
«Почему бы тебе не приехать сюда? Ты сумеешь и тут писать. Я уверена, что тебе удастся продать свой сценарий. Как грустно, что ты так далеко, и чем больше я об этом думаю, тем мне печальнее».
Я бы ответил согласием, если бы приблизительно за месяц до этого не встретил Брижит Бардо. Теперь мне понятно, что нежность, дружба и физическое влечение, которое я испытывал к Лесли (мы с ней только целовались), не были любовью.