В гримуборную входит БОНДАРЬ. В руках у него – рулон ватмана. Это афиша. На ней значится:
Третья Норильская городская олимпиада искусств 5 апреля 1945 года
Премьера
А.Н.Островский
«БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ»
Комедия
Драмколлектив 2-го лаготделения
Постановщик Спивак
Полюбовавшись афишей, Бондарь прибивает ее к заднику, пристукивая по гвоздикам донцем жестяной кружки. Врывается разъяренный СПИВАК.
СПИВАК. Что за грохот, какого черта?!. Иван Тихонович! Мы же работаем!
БОНДАРЬ. Извините: все, все. Вот – смотрите. На зонах уже повесили. Народ очень интересуется.
СПИВАК. Пятого? Ни черта не успеем! Коринкиной нет, Миловзорова нет, костюмов нет! Фроловой-то почему нет? Как я могу без Аннушки прогонять пролог? Бардак какой-то, а не театр!
БОНДАРЬ. Это не театр, Ефим Григорьевич. Это лагерь.
СПИВАК. Где Лариса Юрьевна?
БОНДАРЬ. Вертухай сказал: вышла с бригадой на ТЭЦ. Они там котлованы кайлят.
СПИВАК. Как – с бригадой?! Ее же освободили от общих! Приказом – Школьников же сказал! Бардак это, а не лагерь! Сам-то он где?
БОНДАРЬ. За ней уехал. Вертухаю навставлял: вам было приказано доставить зэка Фролову, а не узнать, где она. С час, как уехал. Насчет Коринкиной и Миловзорова он договорился. Из третьего лаготделения пригонят, у них театр уже месяца три, как распался. Вы их видели, сказали, что подойдут.
СПИВАК. С ними же нужно начинать все с начала! Когда?! (Прислушался. В сторону сцены.) В чем дело? Почему прекратили? (Исчезает.)
Репетиция возобновляется. На вахте появляются ШКОЛЬНИКОВ и ФРОЛОВА. Сдернув с плеча винтовку, Конвойный ведет Фролову в гримерку по лабиринтам клубного закулисья.
КОНВОЙНЫЙ. Додумалась, а?.. Счас тебе режиссер фитилей навставляет!.. Это надо же, сама вызвалась на котлован!.. (Вводит Фролову в гримуборную. Зычно.) Зэка, стой! Напра-во! Садись, мать твою!
Вбегает СПИВАК. За ним появляются ЗЮКИНА и ЖУК.
СПИВАК. Да что тут сегодня… (Видит Фролову.)
КОНВОЙНЫЙ. Гражданин режиссер, зэка доставлена. Она ж сама, сука…
БОНДАРЬ (резко, по-офицерски). Ат-ставить сук!
КОНВОЙНЫЙ (машинально вытягиваясь). Есть отставить! Тьфу, чтоб тебя! (Спиваку.) То есть, я хотел сказать: она сама вышла с бригадой, никто ее не волок. Сказала бы: есть приказ – всё. А мне втык. А я что? Бегать за ней? (Фроловой.) Дура ты, тетка. Хоть и артистка. На общие – сама! Смеху подобно!
СПИВАК. Это… правда?
ФРОЛОВА. Да.
ЖУК. Фуфайка новая, а уже замызгалась.
СПИВАК. Не отвлекаемся, продолжаем работать! (Зюкину и Жуку.) На сцену. (Бондарю.) Пройдите с ними кусок из третьего акта. Со слов: «Муров, имею честь представиться».
Зюкина, Жук и Бондарь уходят.
КОНВОЙНЫЙ. А мне, это… можно посмотреть?
СПИВАК. Можно.
Конвойный уходит.
Пауза.
СПИВАК. Что же ты с собой делаешь?.. Лариса!.. Зачем?!
ФРОЛОВА. Не нужно, Ефим Григорьевич. Вы сами все знаете.
СПИВАК. Но ведь было же все прекрасно! Три недели ты прекрасно работала, мне хорошо помогала, Аннушка у тебя замечательная. С чего вдруг? На котлованы – сама! Тогда уж сразу нужно было отказываться.
ФРОЛОВА. Слабая я была еще… несло меня.
СПИВАК. Говорил же: не наваливайся на еду!
ФРОЛОВА. Нет, до того еще… С кровью несло… А это – сами знаете.
СПИВАК. О Господи! Знаю. Еще чуть – и конец… Сейчас-то как?
ФРОЛОВА. Нормально сейчас… почти. Спасибо вам, подкормилась тут. Передохнула в придурках. Теперь у меня сил хватит. Если в БУР случайно не угожу… Мне ведь всего четыре месяца и двадцать шесть дней осталось. За это время война кончится. Надежда у меня появилась, Ефим Григорьевич! И мне сейчас нужно держаться от вас подальше.
СПИВАК. Не так уж ты и окрепла. За четыре месяца на земляных можно и без всякого БУРа загнуться.
ФРОЛОВА. Ничего… как-нибудь продержусь.
СПИВАК. Все равно не понимаю. Сейчас-то чего бояться? Тебя все равно узнали. И если будет запрос – найдут. Здесь ли, в бригаде – какая разница?
ФРОЛОВА. Я уже не запроса боюсь. А того, что вы затеяли. На зоне только успели афишу повесить, а все уже: шух-шух. Без вины виноватые: про нас! Даже блатные притихли. С огнем играете, Ефим Григорьевич! Так хоть меня не втягивайте, я и так до костей обгорела.
СПИВАК. Да мы-то при чем? Русская классика. Пьесу предложил Школьников – наш, можно сказать, политрук. Начальство одобрило.
ФРОЛОВА. Это вы потом будете объяснять… долго будете объяснять. И не мне.
СПИВАК. Да ни черта не будет! Ни черта! Будет пустая ремесленная поделка. Бездарная, как мочалка! Работать – с кем? А главное: сам уже, видно, всё – иссяк. Кончился. Сам – вот что главное!
ФРОЛОВА. Перед премьерой у вас всегда это было. Самоедство. В ГИТИСе ребята очень смешно вас показывали. «Бездарь! Боже! Какая бездарь!» И лбом о портал – бум, бум, бум!
СПИВАК. Да? Вот сукины дети.
ФРОЛОВА. Закройте работу, Ефим Григорьевич. Пока не поздно. Лучше момента не будет: артисты не все, костюмы исчезли.
СПИВАК. Нет. (Помолчав.) Я слабый, раздавленный человек. От меня отреклись жена и дочь… и правильно сделали, хоть остались на воле… Я подписал всю чудовищную галиматью, которую нагородил следователь… и лишь на то уповаю, что не принес большой беды людям, на кого у меня требовали показаний… Они и так были обречены.
ФРОЛОВА. На Сундукова… тоже?
СПИВАК. Да… его уже тогда обложили… Но я еще – немножечко человек. И пока я еще хоть немножечко человек, я буду делать то, что обязан делать человек. Помочь, если есть возможность помочь. И сказать свое «фэ», если есть хоть какая-то возможность сказать это в лицо палачам.
ФРОЛОВА. Но хоть пьесу, пьесу смените!
СПИВАК. Да как смеешь ты, моя ученица, как смеешь ты думать, что любой пьесой, даже самой ничтожной, я не смогу сказать то, что хочу! Даже последней мерзопакостью Симонова или Софронова…
ФРОЛОВА. Тихо! Ефим Григорьевич! Дунут же! Симонова! Он все-таки «Жди меня» написал!
СПИВАК. После «Жди меня» ему следовало умереть!.. Даже самую холуйскую мерзопакость я смогу поставить так, что вся эта мразь, считающая себя хозяевами жизни, будет три дня икать – и не знать, от чего! При этом – ни слова не меняя, ни запятой! Потому что я – режиссер! И за мной – Театр! А за ними – лишь жалкая «вохра»!
ФРОЛОВА. Жалкая «вохра». Жалкие танки. Жалкое НКВД. Миллионы вертухаев и стукачей – добровольных, сознательных!
СПИВАК. Да! Да! И все равно их могущество – химера! Все равно – болотный пузырь! И рано или поздно он лопнет! Обязательно лопнет! И зальет весь мир смрадом и трупной гнилью! И я этому помогу. Я! Хоть йотой, згой – чем смогу. Чего бы мне это ни стоило!
Пауза.
ФРОЛОВА. А ведь вы не выйдете отсюда. Никогда.
Пауза.
СПИВАК. Я знаю.
ФРОЛОВА. Милый вы мой… чудный… прекрасный вы мой человек!.. Спасибо вам – за все. Вы сделали для меня больше, чем отец. Когда-то вы открыли во мне актрису. А теперь спасли жизнь… А сейчас… вы отпустите меня. У нас разные дороги. Я не могу рисковать.
СПИВАК. Конечно, отпущу… А жаль. Ну вот, у меня теперь и Аннушки нет.
ФРОЛОВА. Не нужно, Ефим Григорьевич. Вам же не Аннушка была нужна. Вам нужна была я – Кручинина.
СПИВАК. Да. Да! Ты – Кручинина! Господи, какая ты была бы Кручинина! Ты, сегодняшняя, какая есть: с водянкой, с кровавым поносом, доходяга. Несломленная, никого не предавшая! Прекрасная, как сама Дева Мария, какой бы она была, если бы ей пришлось отмотать всю пятерку на общих!.. Ты была большой актрисой. После этого спектакля ты стала бы великой актрисой!
ФРОЛОВА. Великий вы фантазер.
СПИВАК. Не веришь? Ты смеешь не верить – мне?!. Мотай! Проваливай! Обойдусь! Я и с Зюкиной спектакль поставлю. Она с тобой хорошо прибавила. И есть, есть в ней это – огонечек свободы. Я раздую его – в лесной пожар! Вот о чем будет этот спектакль – о свободе!
ФРОЛОВА. От всего сердца… от всей души… желаю вам… Клянусь, как себе самой никогда ничего не желала… Желаю вам…
СПИВАК (растроганно). Спасибо. Ты всегда была доброй душой.
ФРОЛОВА (с болью). Провалиться! С треском! С позором! Чтобы вас после этого – в самую захудалую самодеятельность! Может, хоть тогда… старый дурак!.. вы останетесь живы!