С подачи Кони министр юстиции Николай Валерианович Муравьев написал Николаю II записку с просьбой о смягчении приговора Московской судебной палаты, вынесенного супругам Гимер, и Николай удовлетворил ходатайство своего министра.
Не обошлось и без взяток, этого проверенного, во все времена и при всех властях исправно работающего средства. И немалых. У Степана Ивановича деньги были – вместе с братом он содержал в Мещанской слободе Щелкова мыловаренную фабрику и, чтобы вызволить Екатерину, средств не жалел. Годовой оборот фабрики исчислялся десятками тысяч рублей. Так что сибирского этапа в компании преступников Екатерине Павловне удалось избежать, иначе ее давно бы уже не было на свете. Она выглядела в то время так, что краше в гроб кладут. В чем только жизнь держалась, непонятно. Тягот пересылки в Енисейскую губернию и каторжных работ она, больная, измученная, истерзанная, страшно исхудавшая, превратившаяся в тень, просто не выдержала бы. А преданный Степан Иванович и в Сибирь готов был за ней последовать.
Судебные страсти и газетная шумиха постепенно затихали, жизнь входила в свою колею. Семейное счастье Чистовых ничем не омрачалось, но столь желанный покой оказался иллюзорным. Екатерину Павловну вновь поджидали испытания.
Когда в 1900 году в газете «Новости дня» появилась заметка о новой пьесе Льва Николаевича Толстого, созданной на основе нашумевшего судебного дела супругов Гимер, в прихожей его дома в Хамовниках раздался звонок. На пороге стоял взволнованный юноша, невысокого роста, сероглазый, с белокурыми кудрявыми волосами, в форме учащегося Первой московской гимназии.
– Очень прошу Вас, Лев Николаевич, от имени моей матери, не публикуйте драму. Надо мной издевается вся гимназия, но я как-нибудь стерплю, а вот маму жалко. Она столько страдала. О ее деле почти уже забыли, а сейчас все всколыхнется с новой силой. Вдруг маму посадят в тюрьму?
Вскоре к великому писателю последовал еще один визит. К Толстому явился сам «живой труп» – Николай Гимер – с просьбой найти ему хоть какую-то работу. С помощью прокурора Тульского окружного суда, добрейшего Николая Васильевича Давыдова, от которого Толстой в свое время и узнал подробности дела, эта просьба была выполнена.
Свое обещание не печатать пьесу Лев Николаевич сдержал. «Умру – тогда играйте, – ответил он Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко, просившему разрешения поставить новую пьесу в Художественном театре. Драма была напечатана лишь в 1911 году, после смерти Толстого, а потом состоялась знаменитая премьера «художественников». Новая пьеса заняла ведущее место в репертуаре сотен театров по всей России. И опять Екатерина Павловна сделалась притчей во языцех.
За ней охотились падкие на сенсации журналисты, зачастившие в Щелково. Но вместо роковой героини судебных хроник они видели перед собой маленькую, располневшую женщину, с добрым морщинистым лицом, ничем не похожую на «сексуальную революционерку», не побоявшуюся посягнуть на моральные устои общества и официально имевшую двух мужей. Она сетовала корреспондентам на то, что постановка пьесы и связанное с ней извлечение из архива давно забытого дела ее страшно огорчает и нервирует. А что еще она могла им сказать? Нервы у Екатерины Павловны действительно были порядком расшатаны. Чуть что, она начинала плакать и просила оставить их со Степаном Ивановичем в покое. Нет, покоя ей уже не видать. Остается только мужественно сносить все пересуды, сплетни и слухи, обраставшие новыми подробностями. И при жизни, и даже после смерти.
…Екатерина Павловна очнулась от тягостных воспоминаний. Неужели все это когда-то произошло с ней? Просто не верится. Но и современная действительность была не лучше. Шел 1930 год, и ее единственный сын был арестован по ложному обвинению, на этот раз как германский шпион.
Юному гимназисту, добившемуся встречи с великим писателем, чтобы защитить свою мать, было суждено стать видной фигурой русского революционного движения, экономистом и публицистом, известным под псевдонимом Н. Суханов. После окончания гимназии он учился в Париже, в Высшей школе общественных наук, слушал лекции Ленина, Мартова, Троцкого, Чернова. Потом поступил на экономический факультет Московского университета. Со своей женой, профессиональной революционеркой Галиной Константиновной Флаксерман, прожившей долгую жизнь и умершей в Москве в 1958 году, он познакомился, отбывая ссылку в Архангельской губернии. Жить в Москве супругам запретили, и они поселились на окраине Петербурга. Именно в их квартире на первом этаже многоэтажного доходного дома № 32 на набережной Карповки в 1917 году состоялось историческое заседание большевистского ЦК. Инициатива предоставить для этого свою квартиру принадлежала Галине, активной большевичке. Николай же, стоявший на позициях меньшевиков и не разделявший убеждений жены, что не мешало их крепкому семейному союзу, в тот день уехал из города. Не знать о готовящемся заседании он не мог и ушел нарочно, предоставив решать все вопросы без него.
…Под потолком комнаты горела большая лампа с белым матовым абажуром. Чтобы свет от нее не падал во двор, единственное окно завесили плотным одеялом. К десяти вечера, под покровом тьмы, в квартиру Суханова стали постепенно стекаться участники заседания, соблюдая все правила конспирации.
– Яков Михайлович, а кто этот незнакомый старик? – встревоженно спросила Александра Михайловна Коллонтай у распоряжавшегося всем Свердлова.
Им оказался не кто иной, как Владимир Ильич Ленин, переодетый и загримированный до неузнаваемости – в седом парике, без усов и бородки.
Прения завершились далеко за полночь. Десятью голосами против двух было принято решение о подготовке и начале вооруженного восстания в Петрограде.
После революции Николай Суханов занимался экономикой. Он работал на Урале, и в Москве, и за границей. Современникам запомнился этот по-европейски щеголеватый господин с изысканными манерами, в элегантном габардиновом пальто, серой фетровой шляпе. И вдруг аресты… В марте 1931 года его арестовали по процессу Союзного бюро ЦК меньшевиков. Потом арестовывали еще не раз…
Екатерина Павловна, пока была жива, как могла, пыталась спасти сына. Работая машинисткой в Щелковском исполкоме, обращалась в различные инстанции, писала прошения, подавала апелляции, но безуспешно. Она боялась, что арестуют и ее, и не без оснований. Разве могла она, в прошлом скандально известная вдова фабриканта, пусть местных, щелковских, масштабов, но все же владельца производства, остановить раскрученное колесо адской машины истребления? И разве мог Сталин простить Суханову, что в своих знаменитых «Записках о русской революции», изданных во многих странах мира, он назвал «великого вождя и отца всех народов» «серым пятном, иногда маячившим тускло и бесследно»? Этими словами Николай Суханов-Гимер подписал себе смертный приговор, который был приведен в исполнение в Омске в 1940 году. Его матери к тому времени уже давно не было в живых.
…В дверь постучали. Екатерина Павловна пошла открывать. Вошла Юля, племянница и крестница мужа, дочь его родного брата Алексея. Алексей Иванович Чистов был личностью незаурядной. Староста села Жегалово под Щелковом, депутат IV Государственной думы от крестьян, вошедший во фракцию прогрессистов, он пользовался всеобщим уважением. А в марте 1917 года лично сопровождал великого князя Николая Николаевича в Ливадию, что подтверждалось удостоверением за подписью Председателя Временного комитета Государственной думы Родзянко. После революции и национализации мыловаренного производства Чистовых Алексей Иванович продолжил дело своих братьев, но уже в Москве, на фабрике «Свобода», как один из лучших специалистов в мыловаренном деле. Говорят, сама Александра Михайловна Коллонтай зачем-то приезжала к нему в Щелково на автомобиле, что произвело в городке сенсацию. А отец его жены Ольги, Иван Иванович Юхов, руководил очень известным в России хором, с которым не раз пел Федор Иванович Шаляпин. Именно хор Юхова отпевал умершего Ленина, его запись звучит за кадрами кинохроники.