В итоге Вересов был вызван перед его грозные очи, разжалован до капитана и отправлен в другой корпус командовать батареей. Чужой беде, пусть даже заслуженной, не радуются, но все-таки капитан Дементьев вздохнул с облегчением.
Мирная лесная жизнь кончилась в конце марта. Пришел приказ о передислокации армии — 1-й механизированной бригаде предписывалось следовать к станциям Осташков и Черный Бор и там грузиться в эшелоны. Куда их перебрасывают, не знали не только бойцы, но и командиры — оставалась только гадать да уповать на привычное «там видно будет».
Эшелон миновал Москву и двинулся на юг. Стало заметно теплее, и днем двери теплушек распахивали настежь, впуская пьянящий весенний воздух. На каком-то полустанке эшелон сделал остановку, и Павел, вышедший размяться, увидел на платформах соседнего эшелона знакомые «турусы на колесах», тщательно укрытые брезентом. Оказалось, что этот состав везет к месту назначения 405-й гвардейский дивизион. Пользуясь случаем, Дементьев разыскал Гиленкова и узнал, что тот тоже получил повышение и стал командиром дивизиона «катюш».
— Вместе будем воевать, Паша, — сказал на прощанье Юрий, — станция назначения у нас с тобой одна. А к себе я тебя все-таки перетяну, ты так и знай!
Станция назначения у двух друзей-фронтовиков и в самом деле была одной и той же — миновав Касторную, эшелоны прибыли на железнодорожную станцию «Курск» и, не задерживаясь, проследовали дальше: на Обоянь.
Тот жалок, кто под молотом судьбы
Поник — испуганный — без боя
Николай Огарев
Земля курская, граница Украина и России… Степи, помнящие еще скифов и прочих многоразличных конных кочевников, кормившихся «с копья» и не склонных трудиться даже ради собственного пропитания. Если бы эти степи вдруг заговорили, они много чего могли бы порассказать, но они молчат, бесстрастно взирая на людскую муравьиную суету.
Окруженное бескрайними полями село Вознесеновка, что километрах в шести от шоссе Курск-Обоянь-Белгород-Харьков, угнездилось на берегах малой речушки Курасовки, впадающей в Псел, — устроилось основательно, с размахом, широко раскидав по косогорам длинные ряды ладных домов с непременными садами и огородами. Дома здесь, на Курщине, в основном глинобитные, саманные, с земляным полом и крытые соломой. Вокруг каждой хаты, гладко побеленной мелом, — плетень, на деревянных кольях которого торчат — нет, не черепа убиенных неприятелей, — мирно сохнущие глиняные крынки. И народ здесь обитает добротный, основательный, к труду привычный и к гостям приветливый. В одной хате курян говорят по-русски, в соседней — по-украински, в третьей — на суржике, смеси русского и украинского языков. Но все друг друга понимают, и все называют себя русскими. Люди этих мест не докапывались до национальных корней, тянущихся от сотворения мира, не мерялись первородством, и не могли даже помыслить, что шесть десятков лет спустя их внуки начнут выяснять крикливо, кто кого угнетал, и кто кого выше, и кто кому чего должен. Ты русский человек, русским укладом-обычаем живущий на земле, издревле именуемой Русью, — о чем тут спорить? Баловство это несуразное…
В этом большом селе и встал на постой артиллерийский дивизион. Места хватило всем: орудия и тягачи замаскировали в садах, стараясь не попортить цветущих яблонь, и на задворках, солдаты и офицеры разместились по хатам, на центральной площади аппетитно задымила полевая кухня. В первые же дни по прибытии капитан Дементьев дотошно облазил все окрестные холмы и овраги, прикидывая, где лучше расставить орудия, и где устроить наблюдательный пункт: тишь да гладь были обманчивы — война продолжалась.