Вышел наш дед на пенсию и поехал в Киев к нашим родственникам, отдохнуть и поглядеть на места своей юности. Он оттуда родом был. Из Киева мы вдруг получаем телеграмму: «Встречайте такого-то, еду с невестой».
Приходим мы в назначенный день на Московский вокзал встречать жениха с невестой. Волнуемся: что за невесту он себе в Киеве нашел? Уж наверное, что-нибудь совсем необыкновенное, потому что обыкновенных невест у него и тут хватало.
И вот подходит киевский поезд и выходит из вагона наш дед, а рядом с ним крохотная седая старушка. Дед подводит ее к нам и говорит:
– Знакомьтесь. Это Наденька, моя невеста с одна тысяча девятьсот девятнадцатого года.
Мы думали, дед шутит, но потом узнали – все правда. Оказывается, дедушка, тогда еще молодой офицер, полюбил совсем молоденькую Наденьку и сделал ей предложение. Была уже назначена свадьба, как вдруг вышел приказ о немедленном выступлении из Киева. Наденька была вне себя от горя, но оба верили, что гражданская война вот-вот кончится, они снова встретятся и поженятся. И вот тут мой дедушка свою Наденьку и соблазнил, так уж у них получилось. И потом, говорил он, всю жизнь чувствовал свою вину перед ней и во всех церквях за границей грех замаливал, просил у Бога, чтобы это его «преступление», как он говорил, не искалечило ей жизнь. И в Киев он поехал в основном затем, чтобы побывать на месте их любви.
А Надежда Яковлевна, Наденька, рассказывала, как после ухода и исчезновения нашего деда она никак не могла его забыть. Кое-как приспособилась к новой жизни, вышла замуж, заимела детей и внуков, но каждый год в день их расставания приходила на берег Днепра, где они прощались и где в беседке в старом парке она ему отдалась. С годами этот район застроили, но часть парка и даже беседка каким-то чудом сохранились. Надежда Яковлевна уверяет, что она и в Киеве осталась жить только для того, чтобы ходить туда каждый год в «их с Боренькой роковой день». Это моего деда зовут Борисом Сергеевичем.
И вот представьте себе их встречу. Приезжает мой дедулька в свой Киев, весь из себя романтически настроенный, идет искать место прощания с невестой. Первое, что ему уже чудом показалось, это то, что он нашел уголок того самого парка, изменившийся, но не настолько, чтобы нельзя было узнать. Вдруг видит – беседка, та самая! Правда, чуть осевшая, ступеньки кое-где обвалились. Заходит он в беседку, а там сидит какая-то беленькая старушка, задумчиво смотрит на Днепр.
– Прошу прощения, я вам не помешаю? – спрашивает дед и собирается присесть на другую скамью, свободную. А старушка всматривается в него, поднимается со своей скамейки и спокойно так говорит:
– Вот вы и вернулись, Боренька. А я всегда в это верила!
Как тут моего крепкого дедульку инфаркт не хватил, я просто удивляюсь! Я их спросила: «Вы поцеловались, обнялись?» А дед отвечает: «Милая! В ту же секунду я узнал Наденьку, она же почти не изменилась – как мог я не схватить ее в объятия после стольких-то лет разлуки? Нам снова было семнадцать и двадцать лет, как тогда».
И знаете, должна признаться, что более влюбленной супружеской пары я до сих пор не знаю. Дед так помолодел, что снова пошел преподавать. Вот вам одна только сценка для примера.
Живут дед и Надежда Яковлевна, Наденька наша, недалеко от университета. Как-то я гостила у них с вечера и решила остаться ночевать, чтобы утром идти на занятия вместе с дедом. Академия художеств, где я училась тогда, совсем неподалеку от филфака, где дед читал свои лекции. Утром мы позавтракали и собираемся выходить. Торопимся, время уже поджимает. Дед остановился в прихожей и чего-то ждет.
– Наденька, мы уже выходим!
– Да, да! Сейчас иду.
Что-то она там в комнате замешкалась. Дед стоит и нервничает.
– Наденька, голубушка, мы опаздываем! Поторопись, пожалуйста!
– Бегу, Боренька!
Я думала, она ему либо деньги даст, либо вынесет какие-то бумаги – ну, что-то в этом роде. И вдруг вижу: семенит Наденька из комнаты, а дед навстречу ей склоняется и подставляет лоб. Она его крестит, встав на цыпочки целует в лоб и шепчет: «Храни тебя Господь». И с этим мой дед уже спокойно идет на лекции. Так у них заведено, что он из дома не выйдет, если она его не перекрестит. Оба уверяют, что они потому так долго и не могли встретиться, что забыли тогда друг друга перекрестить на прощание.
История Галиного деда помогла женщинам отойти душой от тяжелого рассказа Алины. У всех посветлели лица, потеплели глаза. Историю, рассказанную Ольгой, слушали уже спокойно, разве что прерывали смехом.
История седьмая,
рассказанная работницей Ольгой и повествующая о хитроумной влюбленной, сумевшей обратить в свою пользу повальное мужское пьянство
А у нас в цеху была такая соблазненная и покинутая, которая всем «брошенкам» сто очков вперед дала, всех своей смекалкой обошла.
Работала у нас Люба Кузенкова, ладненькая такая деваха, из сытого пригорода, кровь с молоком. Стал за ней ухаживать столяр один из нашего же цеха, Митрохин Пашка. И улестил ее до записи с ним переспать. А как переспал, так и начал нос воротить: «Что ты, говорит, за девушка была, если под первого же, кто тебе жениться пообещал, сама легла. Какая ж из тебя жена будет? Нет тебе моего доверия как порядочной женщине, вот и весь сказ!»
А Пашка этот Митрохин выпить был не дурак, каждую получку надирался прямо на заводе. Ну, ладно. Прошло сколько-то там времени, как он ей от ворот поворот дал, подошла получка. Пашка, как водится, с друзьями в раздевалке окопался, выпивает. А Люба рядом ошивается чего-то, приглядывает за ними. Как они дошли до кондиции, Люба тут как тут с пол-литрой: «Выпьем, что ли, еще, ребятки?» Тем только дай. Выпили – Люба вторую бутылку из сумки вымает: «А еще по махонькой?» Не отказались. Тут Пашка с копыт, а Люба его к проходной, там такси вызывает и к себе везет. Привезла, раздела-разобула, спать с собой положила.
Утром Пашка просыпается: «А чего это я опять у тебя, Любка? Между нами ж все окончательно кончено». Та ему в ответ ласково так: «Не знаю, Пашенька, чего ты со мной увязался. Видать, соскучал». А сама ему рассольчику, стопочку на опохмелку, а сверху – котлетку горяченькую. Он вроде отошел с похмела. Тогда она его под ручку и на завод. И как бы ничего и не было: не подходит, не глядит, будто и не знает такого Пашку Митрохина. А сама ждет следующей получки. И опять та же история у них повторилась. Так и пошло: каждый раз в получку Пашка пьет сколь влезет, баба его к себе везет, утром опохмеляет, на работу доставляет. Так пару месяцев у них шло, а один раз вдруг нет Любы. Пашка пьет, а сам по сторонам зыркает: где, мол? А Люба дома у себя сидит при тех же условиях: рассольчик заготовлен, водочка тож, котлетки загодя изжарены. Явился голубчик. Люба ничего, все обычным порядком повела: спать с собой положила, утречком в вид привела, на работу доставила. А как следующая получка подошла и Пашенька ее желанный сам к ней по рефлексу пришел, она ему утром не рассольчику-водочки, а ультиматум выставляет: «Вот решай, друг Пашенька, либо мы сейчас идем в загс заявления отдавать, а после возвращаемся и это дело по всей положенности отмечаем. У меня вот и коньячок в холодильнике стоит, и на заводе я отгулы на нас обоих у мастера взяла. Либо иди ищи сам, где тебе опохмелиться».
Пашка прикинул, что подать заявления – это одно, а расписываться – это еще баба надвое сказала. «Согласен я!» – говорит. Люба тут же такси, за час они обернулись – и к столу. Расписываться им назначили через двадцать дней. Как день этот подошел, Пашка вспомнил и Любу сторонкой обходит. А она будто так и надо. Никакой ему реакции не выдает. Пашка успокоился, сама, думает, забыла либо от мысли такой отошла. А как снова получка да пьянка подошли, Люба на своем месте с пол-литрой: «Добавим, Пашенька?» Увезла его опосля домой, как повелось, а утром тем же манером: «В загс пошли, снова заявления подавать будем, раз прошлый раз не вышло расписаться». Пашка уже знает, что дело это неопасное, соглашается. Привезла она его, чуть тепленького, в загс. Тот, в полной потере бдительности, вполуха слушает, о чем Люба с загсовской бабой шепчутся. Берут у них паспорта, то да се, а потом шлепают в них печати и возвращают: «Поздравляем с законным браком, товарищи!» У Пашки как-то и это мимо ума проскочило, ему бы поскорей до коньячка в Любином холодильнике добраться…