Теперь уже обе великовозрастные дылды, бросив записывать лекцию, проницательно смотрели на Таню Гроттер.
Таня поняла, что еще минута – и она оскандалится на весь класс. Это заставило ее образумиться. Ощущая все такое же дикое сердцебиение и немыслимую нежность, она сунула календарик Попугаевой и, крикнув: “Можно выйти?”, не дожидаясь ответа Сарданапала, выскочила из класса. Академик замолчал и удивленно посмотрел ей вслед. Медузия подняла брови.
Но Тане было уже не до того, что о ней подумают. Она торопливо закрыла за собой дверь. Похоже, Шурасик набрался-таки храбрости и применил заклинание самообороны. Теперь Гломов, точно наполненный газом шар, болтался в воздухе, а торжествующий Шурасик буксировал его за ворот, как военный аэростат.
Шурасик горделиво посмотрел на Таню и обратился к ней, но Таня Гроттер не оценила его триумфа. Она летела по коридору, ничего не замечая вокруг. Ее переполняла любовь к Пупперу, от которой внутри у нее все пело. Взявшись неведомо откуда, вокруг нее, всплескивая золотистыми крылышками, воробьиной стайкой приплясывали в воздухе пухлые белокурые купидончики. Их было много – не меньше десятка – и все они осыпали Таню своими стрелами, усиливая и без того нестерпимое чувство. Многих Таня знала – они не раз трескали ее печенье и набивали карманы сахаром.
– Эй вы! Это все из-за вас, поганцы! Из-за вас я влюбилась! Из-за вас и этой вашей Цирцейки! – кричала на них Таня, но купидончики только смеялись и, увертываясь, взмывали к сводчатым потолкам. От их крыльев разбрызгивались обжигающие и веселые золотые искры.
Промчавшись по этажу, Таня, задыхаясь, сбежала по лестнице и, не разбирая дороги, понеслась в глубь Тибидохса. Долго, очень долго она бежала, словно стремилась унестись от самой себя. Мелькали галереи и переходы, бросались под ноги ступени. Она опомнилась, лишь оказавшись совсем уж в медвежьем углу Тибидохса и уткнувшись в глухую стену.
Таня огляделась. Смеющиеся младенцы-купидончики давно исчезли, только сердце ныло от их стрел и в висках покалывало что-то невесомое, весеннее, вздорное. Многое, прежде важное, внезапно потускнело и отступило на второй план. Говоря в духе Гробыни, все, кроме любви, стало Тане вдруг безразлично. Теперь она отлично понимала Пипу, которая до сих пор прятала под подушкой фотографию Гэ Пэ.
“Неужели моя любовь к Ваньке не была настоящей, раз я люблю Пуппера? Или просто магия вуду сильнее, чем настоящее чувство?” – страдая, думала Таня.
В глубине души она ощущала, что то, что испытывает сейчас к Пупперу, – это не любовь, а наваждение, вызванное запрещенной магией мадам Цирцеи. Страсть, но никак не настоящая любовь. Да только вся беда в том, что эта страсть испепеляла ее. Как человек с занозой в ноге может думать только о занозе, так и Таня могла думать только о Пуппере, будь он трижды неладен!
“Здравствуйте, майн либен фройляйн Гроттер!
До скорой встреч на вашей свадьбе. Бай-бай!!” — прыгали у нее в глазах буквы с визитной карточки мадам Цирцеи.
Таня с ужасом представляла, как сегодня посмотрит в глаза Ваньке. А ведь он ждет ее после занятий в магпункте и, если она не придет, сойдет с ума от беспокойства.
– Что, что мне делать? – спрашивала себя Таня.
Ей хотелось кинуться к себе в комнату, вскочить на контрабас и через океан мчаться к Пупперу. “Гурий, не надо уходить в магвостырь! Я тоже тебя люблю!” – скажет она. И горе его тетям, если они встанут у нее на пути!
Внезапно стена справа от Тани стала зыбкой. Сквозь нее просочилась Недолеченная Дама.
– О, шарман! Какая неожиданная встреча! Какими ветрами в наших закоулках? Совершаем променад? – томно спросила она, поправляя шляпку.
В другое время Таня не стала бы долго с ней разговаривать, вспомнив старое, четырехлетней давности предупреждение Сарданапала, что на вопросы Недолеченной Дамы лучше не отвечать и секретов ей лучше не открывать, но теперь благоразумие было забыто.