Он велел рулевому поворачивать. Акваланг кладоискатель оставил в номере, так что нырнуть не удастся. Да и снимки не терпелось поскорее просмотреть.
В гостинице царила прохлада. Карина купила бутылку минералки, закрылась у себя и легла. Перед глазами стояла улыбка Демона… Что с ней? Солнечный удар?
Она провалилась в забытье, а проснулась от стука в дверь. Это пришел поделиться горем кладоискатель.
– Чертов киргиз был прав! – выпалил он, врываясь в номер Карины. – Вот! Все насмарку! Ни одного стоящего кадра.
Он размахивал фотокамерой, сокрушался и тыкал в нее пальцами, проклиная на чем свет стоит ехидного рулевого, палящее солнце и коварное озеро.
Карина невольно засмеялась, опомнилась. Она не среди Тянь-Шаньских гор, а в Москве, в своей квартире. Звонок телефона окончательно отрезвил ее.
– Кариночка, я безумно соскучился по тебе, – прошептал в трубку Межинов.
– Ну, так приезжай…
Она открыла шкатулку и достала оттуда киргизские серьги с бирюзой, зеленовато-голубой, как оттенки озерной воды. Надела, подошла к зеркалу… Сильное, неистовое желание страстной, плотской любви вспыхнуло в ее крови, закипело пожаром. Если его не пригасить…
Рудольф позвонил в дверь, и Карина сразу, едва он вошел, прильнула к нему всем телом, горячо дыша, изнемогая от любовной истомы… Бурные ласки закончились слишком быстро, а вулкан внутри Карины продолжал извергать пламя.
– Еще… – шептала она, задыхаясь. – Давай, милый.
Она так и не получила того, чего хотела. Мог ли Межинов утолить ее любовную жажду? Мог ли утолить ее другой мужчина?.. Другой – мог. Но не желал. Глаза Карины наполнились слезами. Ее тело горело, а душа, опустошенная лихорадочными, бесплодными порывами, стенала, молила… Кого? О чем?
Демон со звездами в волосах смотрел на ее муки, улыбался из своей недосягаемой дали…
Глава 7
Женщина, бравшая у Евы уроки испанского языка, работала в страховой компании, а муж уговаривал ее перейти в туристическую фирму своего брата.
– Английским и немецким я владею сносно, французским чуть-чуть, а по-испански ни слова не понимаю, – сокрушалась дама.
Способности к языкам у нее, наверное, были врожденные. Это Ева почувствовала с первого же занятия. Полсотни уроков – по три в неделю, и разговорный минимум она освоит.
Между Евой и будущей сопровождающей туристических групп установились теплые, доверительные отношения. Они пили вместе кофе с коньяком, болтали, делились маленькими секретами.
– В эту субботу муж везет меня в Абрамцево, – провожая Еву после очередного урока, сказала дама. – Погода обещает быть прекрасной. Не хотите прокатиться, посмотреть усадьбу Аксаковых, парк?
– С удовольствием, – выпалила Ева, запоздало понимая, что в Абрамцево ее влечет отнюдь не дом Аксаковых. – А как мы поедем? На электричке?
В Абрамцево до переезда в Москву проживала мать Руднева, там Гордей Иванович рос, учился в школе. Вдруг, оттуда протянется слабый, пусть едва заметный, но – след? Ведь должно же существовать объяснение происходящему в их семье? А Ершов? Он, кстати, откуда родом?
– …на нашей машине, – долетел до Евы обрывок предложения.
Она погрузилась в размышления и упустила начало, но переспрашивать не решилась. Итак, они едут на машине. Что ж, отлично!
Дама, любезно улыбаясь, попрощалась с преподавательницей.
– Так мы за вами заедем! – сказала она напоследок, закрывая за Евой дверь.
Вечером того же дня Ева заявила Смирнову, что в субботу едет в Абрамцево. Ее пригласили на загородную прогулку.
– Я там уже был, дорогая, – нахмурился он. – Ты знаешь. Никакого толку! Одна пустая трата времени.
– А что ты искал?
Всеслав пожал плечами.
– Что-нибудь! Разве у меня есть стоящая версия? Так… разные глупости. Хулиганство и колдовство. До чего я докатился?!
– По-моему, ты напрасно злишься, – сказала Ева. – Колдовство – далеко не шуточное дело. Люди и собаки просто так умирают, да?
Сыщик вздохнул и посмотрел на нее как на несмышленого младенца.
– Разумеется, не просто, а от болезней и по возрасту. Обычные причины смерти.
– Ты невыносим! – фыркнула она. – Если бы ты искал в Абрамцево человека, который занимается колдовством…
– Нет уж, уволь! – перебил ее Смирнов. – «Темные силы» не по моей части. Я не инквизитор.
– Вот поэтому теперь я съезжу, – вспыхнула Ева. – Может, мне больше повезет.
Она записала адреса, по которым ходил Славка, и задумалась.
– Ты спросил у Ершова, где он родился и рос?
– К сожалению, дорогая, твой журналист – коренной москвич. Во всяком случае, он так сказал. Мрачная личность: возле него все мрут, как мухи. Отец, старший братик… теперь и мамаша. Уж не его ли это проделки – кладбищенская пыль, восковые фигурки и письма? Ты бы побывала у него в квартире. Сплошной иконостас! Религиозность может вывернуться таким боком, что диву даешься. Интересно, он «небесных голосов» не слышит? На учете, как психически больной, не стоит?
– А что, есть подозрения? Мне он показался немного взвинченным и обостренно самолюбивым. Это не патология.
Первые дни лета выдались теплыми. Густо, сочно росли травы. Крапива вымахала такая, что сплошной стеной закрывала заборы.
Ева осторожно шла по тропинке, усыпанной лепестками акации. Она извинилась перед своей ученицей и ее мужем, объяснила, что у нее в Абрамцево свои дела – они отправились в парк, а Ева решила проведать отца Гордея Руднева.
Заросший седой щетиной старик сидел на скамеечке во дворе покосившегося деревянного дома, курил самокрутку.
– Мне нужен Иван Руднев! – крикнула Ева через забор. – Это не вы будете?
– Ну, я… Входи, дочка, собак у нас нету.
Вблизи было видно, что старик не промах по части крепких напитков: обрюзгшее, испитое лицо, синие мешки под глазами, трясущиеся руки. Он казался значительно старше своих лет.
– Я занимаюсь социальным обеспечением, – сказала Ева. – Проведываю одиноких пожилых людей, выясняю их материальное положение.
– А-а… – равнодушно пробормотал старик, щурясь от едкого дыма.
– У вас есть жалобы?
– Пенсия маловата. Дом валится, а починить не на что. Он мне от матери достался, в наследство. Жена выгнала… вот я с тех пор сюда и переселился. Работал на железной дороге, ремонтником. А теперь едва перебиваюсь.
– Дети у вас есть? – спросила Ева.
– Сын. Большим человеком стал, в Москве живет. Только он мне не помогает, обиделся. И жена обиделась. Не признают они меня. Катька, неблагодарная баба, за водку меня поедом ела! – распалился старик. – Будто рабочему человеку и выпить нельзя! Забыла, как я ее, голодранку, у себя в бараке поселил, женился на ней. Потом барак снесли, нам полдома дали. А она меня выгнала!
– Почему вы свою… бывшую жену называете голодранкой?
– А кто она есть? Работала продавцом в магазине, комнатушку снимала – половину зарплаты приходилось за жилье отдавать.
– Так она не здешняя?
– Катька-то? – старик Руднев выпустил из щербатого рта облако вонючего дыма. – Знамо дело, не тутошняя! Чего бы она у чужих людей угол снимала? Приезжая она.
– Откуда?
Старик почесал затылок, сделал пару затяжек.
– Запамятовал я… То ли из Березова, то ли из Березовки. Я ее так и называл: «чурка березовая»! – он сипло засмеялся. – Пацана бирюком вырастила, он со мной, родным папашей, разговаривал свысока. Я, вишь, для них пьяница, алкаш, значит. Они меня стыдились, а как Гордей школу окончил, Катька со мной развелась. Ни ответа, ни привета с тех пор!
Он сердито дымил, а Ева обдумывала очередной вопрос.
– У вас еще родственники есть?
– Не-а, – помотал давно не стриженой головой Руднев. – Я один, как перст, остался. У Катьки сестра была старшая – померла. Племянницы есть, дочки ее: они в Волоколамске живут. К нам ни разу не приезжали, только открытки слали… на Новый год. А больше родни нету.
Подул ветер, и на траву снегом полетели лепестки отцветающих акаций.
– Вы в колдовство верите? – вдруг спросила Ева.