А в своем отдаленном жилище охотник сам сделался старым и слабым; рука его утратила меткость, глаз не был уже столь острым. Рядом с ним сидела племянница, что была когда-то так легконога, так задорна в танце, так сильна, статна, подвижна. Но годы отяжелили ее когда-то резвые ноги, состарили лицо, сгорбили плечи, скрючили руки. Старая и безобразная, скорчилась она под своей накидкой, ибо кровь ее медленно текла в жилах, — ей было уже не до плясок. И все это время Бе-бе сидела на великих потлатчах с лицом, похожим на цветок, что распустился посреди унылых, голых веток зимних деревьев.
И вот однажды он возвратился, возвратился, чтобы взглянуть на ее красоту, услышать смех и узнать, что любовь преданной женщины навечно сохраняет ей юность и цветение. С громким криком он склонился перед ней, и, хотя был он старым и безобразным, она протянула к нему руки.
Но тут Сагали Тайи подал свой голос с неба, а слово его — закон для всех племен и народов.
— Тебе не владеть ею больше, о охотник! — молвил голос. — Неправда не может жить в согласии с правдой. Я помещу ее вместе с детьми туда, где их юность, красота и смех вечно будут искушать твое уродство, твое убогое сердце. Они никогда не состарятся, не станут безобразными, и вместе со своей увечной ногой она превратится в самое грациозное существо из всех, что способен сотворить я, Сагали Тайи. Взгляни на утренние небеса, о охотник с раздвоенным ликом, с раздвоенным сердцем, и в первых лучах восходящего солнца увидишь ты грацию, смех, юность и верность, любовь и правду, которыми ты поступился, — эти семь славных созданий, что ты оттолкнул.
И поутру, в золоте восходящего солнца, поднялась в воздух стая — семь жемчужно-белых лебедей. На краткий миг задержались они над престарелым охотником, затем устремили свой крылатый путь к югу. В муке одиночества он следил за их изящным полетом. Охотник бросился к жилищу Бе-бе — оно было пустым. Вновь его взгляд поднялся к небесам, где еще можно было различить семь прекрасных птиц, чьи крылья были словно шелк парусов, а ноги оставляли дымчатый темно-оранжевый след в небесной синеве. Он опустил голову: охотник понял, что эти стелящиеся ноги прославляют единственный изъян его Бе-бе.
Сигарета вождя потухла. Над его благообразной старой головой свивался пурпурный дым, словно то облако, что поглотило прошлой ночью моих белых красавцев.
— Разве лебедей в стае бывает всегда семеро? — спросила я.
— Не всегда, — отвечал он, — но часто. Вот почему я говорю: тебя ждет удача и верный возлюбленный, когда видишь семерых.
— Мне кажется, ты хотел сказать, что родство тянется к родству, что верности и преданности подобают верность и преданность, не так ли? — задала я вопрос.
— Да, это так. Разве Сагали Тайи не сказал, что правда не живет в согласии с неправдой? — проговорил он мягко.
Из сборника «ШАГГАНАППИ»
КРАСНЫЙ ГЛАЗ
— Я же говорил, что индеец! Меня не обманешь! Только взгляни, какая у него походка! Он не ступает, а крадется, как пантера!
Тут Билли замолчал, но никак не мог унять возбуждение и продолжал показывать пальцем в сторону заросшей бизоньей тропы, что вилась через прерию от самой южной точки горизонта. Оба мальчика изо всех сил тянули шею, чтобы разглядеть фигуру, приближающуюся то рысью, то большими шагами. Билли оказался прав. Человек двигался так, словно на подошвах у него были мягкие подушечки. Так идти, плавно покачиваясь и пружиня шаг, можно было только в мокасинах.
— Кто б ни пришел, все равно хорошо, — со стоном произнес маленький Джерри, — а все-таки лучше, чтобы это оказался индеец, правда, Билли?
— Еще бы, — согласился Билли. — Тогда он поможет нам выбраться отсюда. Да, это индеец! Я уже вижу его длинные волосы. Смотри, смотри! У него на рукавах бахрома.