– Доброе утро, Уинти.
– Перри… – каким-то извиняющимся тоном произнес мистер Моррис вместо приветствия.
– Все путем?
Моррис неопределенно покачал головой.
– Пока не забыл: нам в театре нужен смотритель, сторож – ночной или дневной, – привратник или еще какой подручный?
– Через пару дней понадобится.
Перегрин рассказал про мистера Джоббинса.
– Ладно, – сказал мистер Моррис. – Если рекомендации хорошие. Теперь спрошу я: у нас полная труппа?
– Не совсем.
– Что думаешь о Гарри Гроуве?
– Как об актере?
– Да.
– Как об актере я много чего думаю.
– Вот и хорошо. Ты его получишь.
– Уинти, ты вообще о чем?
– Поступила директива, малыш, или что-то вроде того. Из главного офиса.
– Насчет У. Хартли Гроува?
– Смотри в своей почте.
Перегрин пошел к своему столу. Он уже узнавал письма от мистера Гринслейда и быстро схватил верхнее в стопке.
«Уважаемый Перегрин Джей!
Ваши приготовления, похоже, движутся вперед согласно плану. Мы все рады видеть, как оригинальный проект обретает плоть и развивается, и удовлетворены решением открыть театр Вашей пьесой, особенно принимая во внимание Ваш нынешний успех в «Единороге». В этом неофициальном письме хотелось бы привлечь Ваше внимание к мистеру У. Хартли Гроуву, актеру, как Вам, несомненно, известно, знаменитому и опытному. Мистер Кондусис лично будет очень рад, если Вы примете положительное решение в отношении мистера Гроува, формируя труппу.
С наилучшими пожеланиями,
искренне Ваш,
Стенли Гринслейд».Перегрин читал, и его охватывало дурное предчувствие – странно острое по сравнению с ничтожным поводом. Ни в одной профессии личные рекомендации и панибратские отношения не работают чаще, чем в театре. Для актера подкатить к человеку, набирающему труппу, через знакомого режиссера или администратора – обычный маневр. Пару секунд Перегрин смятенно пытался понять – не охватила ли его зависть, не пустила ли власть, необъяснимо попавшая в его руки, отвратительный росток развращения. Нет, решил он, поразмыслив, и повернулся к Моррису, который смотрел на него с легкой улыбкой.
– Мне это не нравится, – сказал Перегрин.
– Вижу, малыш. А можно узнать почему?
– Разумеется. Мне не нравится репутация У. Хартли Гроува. Я изо всех сил стараюсь оградиться от театральных сплетен и стараюсь не верить тому, что говорят о Гарри Гроуве.
– А что говорят?
– Ну, вообще, о его сомнительном поведении. Я как-то ставил спектакль с его участием, да и раньше встречал. Он преподавал сценическую речь в моей театральной школе и однажды пропал после выходных. Скандал вышел неописуемый. Многие женщины, думаю, находят его привлекательным. Не могу сказать, – добавил Перегрин, взъерошив волосы, – чтобы он творил что-нибудь неподобающее в последних постановках, и чисто по-человечески нахожу его забавным. Однако кроме двух женщин в труппе, его никто не любит. Они не признаются, но достаточно взглянуть, как они на него смотрят и как он смотрит на них.
– У меня практически приказ, – сказал Моррис, дотронувшись до письма на своем столе. – Полагаю, что у тебя тоже.
– Да, черт возьми.
– До сих пор руки у тебя были фантастически развязаны, Перри. Конечно, не мое дело, малыш, но, честно говоря, я такого прежде не видел. Руководитель, режиссер, автор – все ты. Потрясающе.
– Надеюсь, – сказал Перегрин, в упор глядя на администратора, – я заслужил репутацию и как режиссер, и как драматург. Другого вероятного объяснения нет, Уинти.
– Конечно, конечно, старик, – поспешно согласился тот.
– А что касается У. Хартли Гроува, полагаю, мне не отвертеться. На самом деле он вполне пойдет на господина У. Г. Его роль. И все же мне это не нравится. Господи, я и без того уже подставился по самое некуда с Маркусом Найтом в главной роли и готов терпеть три нестерпимых темперамента на каждой репетиции. Чем я заслужил бонус в виде Гарри Гроува?
– Кстати, великая звезда настроен на неприятности. Он звонит мне дважды в день – скандалить по поводу своего контракта.
– И кто побеждает?
– Я. Пока.
– Молодец.
– Меня уже тошнит от этого, – скривился Моррис. – Да вот он, контракт, лежит у меня на столе. – Он пролистал страницы отпечатанного документа. – Чуть не пришлось еще лист добавлять. Вот взгляни.
Громадная и совершенно неразборчивая подпись в самом деле занимала огромное пространство. Перегрин бросил беглый взгляд, а потом присмотрелся.
– Я ее видел раньше. Напоминает циклон.
– Увидишь – не забудешь.
– Я ее видел, – повторил Перегрин. – Причем недавно. Вспомнить бы где.
– В тетрадке для автографов? – ехидно спросил Уинтер Моррис.
– Где-то в неожиданном месте… Ладно, неважно. Веселуха начнется с первой репетиции. Он, конечно, захочет, чтобы я переписал его роль, добавив лакомые кусочки. Строго говоря, драматург не должен ставить собственную пьесу. Он слишком трепетно к ней относится. Но так случалось прежде, и видит бог, я буду делать это еще. Хоть с Марко, хоть без него. Он – вылитый Шекспир с портрета Графтона. У него ангельский голос и колоссальный престиж. Он блестящий актер и готов к этой роли. Будем долго разбираться, кто кого, но если он меня – видит небо, мне конец.
– Это верно, – сказал Моррис. – Сто лет живи, малыш. Сто лет живи.
Они разошлись по своим столам. Зазвонил телефон Перегрина, и нанятая администрацией девушка, спрятанная в отдельной нише, произнесла:
– Вас, мистер Джей. «Виктория и Альберт».
Перегрин удержался от шутки: «Для Ее Величества и принца-консорта я всегда свободен». Его одолевали предчувствия.
– Хорошо. Давайте.
Его соединили с экспертом.
– Мистер Джей, вам сейчас удобно разговаривать?
– Вполне.
– Я подумал, что нужно позвонить. Разумеется, мы пришлем полный официальный отчет для передачи вашему заказчику, но я почувствовал… в самом деле… – Перегрин с волнением отметил, что голос эксперта дрожит. – В самом деле, это нечто замечательное. Я… в общем, рассматриваемое письмо было тщательно исследовано. Три специалиста сравнили его с известными автографами и нашли достаточное количество совпадений, чтобы прийти к четкому мнению об авторстве письма. Экспертов полностью удовлетворяет возраст лайки и материалов для письма, а также отсутствие следов вмешательства, не считая пятен от соленой воды. По сути, уважаемый мистер Джей, как бы невероятно это ни звучало, перчатка и документ, видимо, являются тем, чем должны.
Перегрин промолвил:
– Я всегда чувствовал, что это случится… А теперь поверить не могу.
– Возникает вопрос: что с ними делать?
– Вы их придержите у себя на время?
– Да, с удовольствием, – сказал эксперт, и до Перегрина донесся из трубки легкий смех. – Однако! Думаю, мое руководство после консультации обратится к… э-э… владельцу. Разумеется, при вашем посредничестве, а также посредничестве мистера Гринслейда.
– Да. И… никакой огласки?
– Боже милостивый! – Эксперт даже взвизгнул. – Надеюсь, что нет. Только представить! – Эксперт помолчал. – А вам известно, не подумывает ли он о продаже?
– Знаю не больше вашего.
– Ясно. Ладно, вы получите от нас все отчеты на следующей неделе. Если честно… я звоню вам потому, что я, как, видимо, и вы сами, фанатик.
– Я написал пьесу об этой перчатке, – не удержался Перегрин. – Мы дадим ее на открытии театра.
– Серьезно? Пьесу… – Голос эксперта затих.
– Я не шучу! – закричал в трубку Перегрин. – Это своего рода подношение. Пьеса! Да, пьеса.
– О, простите! Конечно. Конечно.
– Ну, спасибо, что сообщили.
– Что вы, что вы.
– До свидания.
– Что? А, да. Конечно. До свидания.
Перегрин положил трубку и увидел, что Уинтер Моррис не сводит с него взгляда.
– Наверное, тебе надо это знать, Уинти… – промолвил Перегрин. – Но учти, никакой огласки. Дело касается важной персоны, так что все серьезно.
– Хорошо. Как скажешь: ни словечка.
– Совершенно секретно?
– Совершенно секретно. Слово чести.
И Перегрин все рассказал. Дослушав, Моррис провел белыми пальцами по черным кудрям и простонал: