– Итак, – разминает кисти врач, – что вы извлекли из этого сна?
Ну вот, снова-здорово!
– Док, – говорю, рассчитывая фамильярным тоном для начала подействовать ему на нервы, – хоть убейте, ничего сказать не могу. Не моя профессия, сами понимаете. А как насчет вашего просвещенного мнения?
Доктор Джойс секунду-другую спокойно глядит на меня. Затем встает и бросает блокнот на стол. Подходит к окну, стоит, глядит наружу и часто кивает.
– Орр, я вам выскажу свое мнение, – поворачивается ко мне. – Я думаю, что оба эти сна, и сегодняшний, и вчерашний, ровным счетом ничего нам не дали.
– Да? – спрашиваю. Эх, черт побери, а я так старался! Откашливаюсь, изрядно раздосадованный. – И что теперь делать будем?
У доктора Джойса странно блестят голубые глаза. Он выдвигает ящик из стола, достает большой альбом с моющимися пластиковыми страницами и фломастер, вручает их мне. На страницах альбома в основном незаконченные рисунки и тесты с чернильными кляксами.
– Раскройте на последней странице, – говорит добрый доктор.
Я дисциплинированно листаю до конца. На последней странице – два рисунка.
– Что делать? – спрашиваю. Все это как-то по-детски.
– Видите короткие черточки? Четыре на верхнем рисунке, пять – на нижнем?
– Да.
– Дорисуйте стрелочки, чтобы получились соответствующие векторы силы.
Я открываю рот, чтобы спросить, но Джойс вскидывает руку:
– Больше я вам ничего сказать не могу. Не имею права давать подсказки или отвечать на вопросы.
Я беру фломастер, пририсовываю, что велено, и отдаю альбом доктору. Он глядит и кивает.
– Ну что? – спрашиваю.
– Что «ну что»? – Он достает из выдвижного ящика тряпку и протирает страницу, а я кладу фломастер на стол.
– Я правильно сделал?
Врач пожимает плечами.
– Что такое «правильно»? – грубовато спрашивает он, пряча альбом, фломастер и тряпку обратно в ящик. – Будь это экзаменационный вопрос, я бы счел, что вы с ним справились. Но мы не на экзамене по физике. Это всего лишь психологический тест, и он должен был о вас кое-что рассказать. – Он снова царапает в блокноте серебряным карандашом с выдвижным грифелем.
– И что же он обо мне рассказал?
Джойс опять пожимает плечами, глядя в свои записи.
– Не знаю, – отвечает он ворчливо. – Что-то должен был рассказать, но что именно – не знаю. Пока.
Очень хочется садануть по его серовато-розоватому носу.
– Понятно, – киваю. – Что ж, надеюсь, я был чем-то полезен для развития медицины.
– И для меня. – Доктор Джойс смотрит на часы. – Хорошо, думаю, на сегодня все. Запишитесь на завтра, просто на всякий случай, но, если никаких снов не будет, позвоните, и мы отменим встречу. Согласны?
– Ну и ну! Да вы просто мигом обернулись, мистер Орр! И как оно прошло? Как по маслу? – Безупречно вышколенный секретарь врача помогает мне надеть пальто. – Не успели прийти и сразу уходите? А как насчет кофе?
– Нет, спасибо.
Я гляжу на мистера Беркли и полицейского – они снова в приемной. Мистер Беркли в позе эмбриона лежит на боку, а охранник сидит в кресле и попирает своего подопечного стопами.
– Мистер Беркли сегодня – пуфик для ног, – гордо сообщает мне Молодой-Да-Ранний.
В просторных помещениях верхнего яруса высокие потолки, в безлюдных коридорах широкие толстые ковры густо пахнут сыростью. На стенах – панели из тика и красного дерева, в окнах – бронзовые рамы; стекла голубоватые, как хрусталь с примесью свинца; за ними виднеется окутанное туманом море. В стенных нишах, точно слепые призраки, старые изваяния давно забытых бюрократов. Огромные, потемневшие от времени полотнища знамен наверху – как тяжелые рыбацкие сети, развешенные на просушку. Их легонько колышет прохладный сквозняк, тот самый, что шевелит древнюю пыль в сумрачных высоких коридорах.
В получасе блуждания от клиники я обнаруживаю старый лифт напротив гигантского круглого окна с видом на море. Окно ничто так сильно не напоминает, как циферблат стеклянных часов без стрелок. Дверь в кабину открыта, внутри на высоком стуле почивает седой старик. На нем длинная бордовая ливрея с блестящими пуговицами, тонкие руки скрещены на животе, окладистая борода распластана по груди, и в ритме дыхания поднимается и опускается седая голова.
Я кашляю. Старик не просыпается. Я стучу по торцу дверной створки:
– Эй!
Он вздрагивает всем телом, отнимает руки от живота и, чтобы не полететь со стула, хватается за рычаги управления лифтом. Щелчок, и створки идут навстречу друг другу со стоном и скрипом. Но беспорядочно машущие руки снова ударяют по медным рычагам, заставляя створки расступиться.
– Простите, сэр! Как вы меня напугали! Решил вздремнуть, а тут вы пожаловали. Входите, сэр. На который вам этаж?
Просторный, с целую комнату величиной, лифт полон разномастных стульев, щербатых зеркал и потускневших от пыли гобеленов. Если только это не трюк с зеркалами, то лифт имеет в плане форму буквы «L». Иначе говоря, таких я еще не видал.
– К поездам, пожалуйста.
– Сию секунду!
Престарелый лифтер цепляется морщинистой дланью за рычаги управления. Створки двери скрежещут, стучат друг о дружку, но несколько толчков ладонью и точно нацеленных ударов кулаком по медной пластине с рычагами помогают лифтеру привести кабину в движение. Она погромыхивает, величаво идет вниз; дрожат зеркала, дребезжит мебель, легкие скамьи и стулья пошатываются на неровно постеленном ковре. Старец лихачески раскачивается на высоком стуле и крепко держится за медный поручень под пультом управления. Я слышу, как лязгают зубы моего попутчика. Я страхуюсь с помощью отполированного до блеска поручня. Тот сильно разболтан – ходит ходуном. Где-то над головой – жуткие звуки, словно рвется металл.
Изображая невозмутимость, читаю пожелтевшую инструкцию на стене. На ней перечислены обслуживаемые этим лифтом этажи и находящиеся на них отделы, службы и другие структуры. Один из верхних пунктов притягивает мое внимание как магнитом. Эврика!
– Послушайте, – говорю старику. Он поворачивает голову, трясясь, как паралитик, и глядит на меня. Я стучу по листу на стенке: – Я передумал. Хочу вот на этот этаж. На пятьдесят второй. В Третью городскую библиотеку.
Несколько секунд старик в отчаянии глядит на меня, потом берется дрожащей рукой за дребезжащий рычаг и опускает его до отказа. После чего судорожно хватается за бронзовый поручень и зажмуривает глаза.
С воем, скрежетом, стуком, тряской и боковой качкой кабина меняет свой курс на противоположный. От ужасающего толчка я чуть не падаю, старик слетает со своего высокого стула. Валятся и остальные стулья. Лопается зеркало, с потолка срывается лампа и повисает на проводе, конвульсивно дергаясь, точно висельник; это сопровождается градом штукатурки и пыли.
Мы останавливаемся. Старик сбивает ладонями пыль с плеч, поправляет ливрею и шляпу, поднимает стул и нажимает какие-то кнопки. Мы движемся вверх, причем довольно гладко.
– Простите! – кричу лифтеру. Он дико смотрит на меня, затем так же дико озирается, словно пытается сообразить, вину в каком таком ужасном преступлении я только что взял на себя. – Я не ожидал, что остановка и перемена направления будут столь… драматичными, – выкрикиваю.
Он таращится на меня в полном недоумении, затем озирает дребезжащий пыльный интерьер своего крошечного царства. Лифтер явно не в силах понять, что меня так взволновало.
Мы останавливаемся. Лифт по прибытии не звенит, нет, – его колокол, чьи мощь и тон уместней были бы в кафедральном соборе, сотрясает воздух в кабине. Старик в страхе глядит вверх.
– Приехали, сэр!
Он открывает двери и отскакивает назад перед сценой кромешного хаоса. Я несколько секунд изумленно пучу глаза, затем медленно выхожу из кабины. Старый лифтер пугливо выглядывает из дверного проема.