Шериф долго стоял в этой позе, не поворачиваясь. Затем вернулся, сел на постель и больше не открывал рта.
Но утром, кога они мокрые стояли у заводи, смахивая с тела капли ледяной воды, заявил:
– Тебе лучше побриться. У меня есть бритва. Возьми ее и побрейся.
– Ни разу не брился за семь лет, – не возразил Райннон. – Но я справлюсь.
– Сначала идем пострижемся, – предложил шериф.
Каредек кое-что понимал в парикмахерском деле. В лагере нашлись ножницы, которыми они изредка пользовались, и он их тщательно наточил. Затем обрезал тяжелые черные локоны Райннона. На память пришла история о Самсоне, как вместе с волосами ушла сила героя.
Осторожно подравнивая прическу, обратил внимание на то, что шея у парня округленная, как у мальчика, и совершенно белая.
– Со своей бородой ты выглядишь скособоченным, – заметил Каредек. – Возьми бритву и побрейся.
Райннон спустился к реке и побрился. Он вернулся, потирая с полдюжины порезов, и кожа его сверкала белизной, как снег. Только под глазами и на носу, словно маска, выделялся загар.
Шериф с изумлением увидел, что парень помолодел лет на двадцать. Ему самому не верилось, что это тот самый человек, за которым он пришел охотиться в горы.
Его шаг стал легче; плечи как будто еще шире; глаза, угрюмо блестевшие раньше из-под гривы черных волос, словно бы смягчились и увеличились; а фигура выглядела определенно стройнее и суше.
Каредек понимал, что произошло чудо и что в одно мгновение старый Райннон умер. Тем не менее он лишь дал совет:
– Намажь лицо маслом, иначе быстро сгоришь. И тебе нужно немного позагорать.
Эннен провел рукой по лицу.
– Какое-то странное ощущение, – заметил он.
– Ну да, – сказал шериф. – Теперь у тебя будет новое имя. Какое? Допустим, Джон Гвинн. Это тоже валлийская фамилия. Как она тебе нравится?
– Жжет, как пламенем! – Райннон говорил о вновь обретенном лице, прошедшем пытку лезвием бритвы.
Глава 5
Между Маунт-Лорел и пустыней катятся на запад мягкими волнами предгорья хребта. Холмы выглядят слишком маленькими по сравнению с суровой громадой горы; они слишком очаровательны, чтобы называться границей пустыни и слиться с ней. Это отдельная узкая полоска со своим климатом. Облака, которые проносятся над пустыней, не растеряв ни капли влаги, охлаждаются у высоких склонов горы и проливаются дождем над холмами, образуя бесчисленные маленькие ручьи, скатывающиеся в пустыню, которые через некоторое время исчезают под жарким, душным пологом креозотовых или мескитовых кустов.
Эти холмы – что-то вроде Земли Обетованной для путешествующих в пустыне. Они пригоняют сюда изголодавшийся скот, чтобы он на свежих склонах откормился перед продажей, а немногие ранчеро, поселившиеся тут и там на этой земле, богаты и беззаботны, потому что о росте и благополучии их собственности тщательно заботится сама природа. Здесь нет наводнений и нет засухи, а на земле растет все, что нужно скоту, – не только трава, но и пшеница, урожай которой доходит до пятнадцати мешков с акра, и ячмень, который собирают до сорока мешков. Эта благодатная земля щедра к пахарю и никогда не превращается в твердые комья, даже засушливым летом.
Именно сюда шериф привез Эннена Райннона, ставшего теперь Джоном Гвинном. Они сидели верхом на двух прекрасных лошадях и вели в поводу пару тяжело нагруженных мулов. Так они миновали холмы.
– Что ты думаешь об этой земле? – спросил Каредек.
– Хорошая, мягкая земля, – кивнул Райннон. – На ней можно спать.
Он поднял глаза; вдалеке, раздвигая полог облаков, вздымалась Маунт-Лорел.
– Естественно, на ней можно спать, – согласился шериф. – На ней можно также разбогатеть!
– Спать вредно, – заметил Райннон. – Я говорю про себя.
– Я все продумал, – сказал Каредек. – Тебе нужно рискнуть.
– Ладно, – мягко произнес Райннон.
– На свете нет абсолютно надежных вещей, – возразил с мрачной убежденностью Каредек.
– Ясно, что нет, – согласился Райннон.
– Возьмем, к примеру, любого человека – он ведь может умереть от кори либо от коклюша. Не рисковать невозможно, иначе не победишь.
– Понятно, что невозможно, – промямлил Райннон.
– Черт побери, – взвился шериф, – ты должен сам подумать!
Ему хотелось быть лидером, и все же его беспокоило послушное благодушие, с которым его друг воспринимал все его рассуждения.
– Мне трудно думать, – продолжал тем же тоном Райннон. – Ну, например, некоторые могут предусмотреть…
– Послушай, – прервал его шериф, – ты всегда соображал хорошо и быстро, я уже убедился. За семь лет ни разу не попался!
Райннон полуприкрыл глаза, размышляя, и Каредек получил возможность внимательно рассмотреть его. Без бороды он стал совсем другим человеком; точнее говоря, он впервые действительно казался человеком, а не страшилищем-людоедом. Выяснилось, что не прикрытые гривой волос глаза его вовсе не черные, а темно-голубые, большие и мягкие. В них светилось терпение, какое бывает у вола в поле, – бездумное и кроткое, и шериф вынужден был постоянно напоминать себе, что это, в конце концов, и есть тот самый великий Райннон.
И все же он не мог поверить своим глазам. Да и не стоило. Пищи для ума от них почти никакой!
– Ну, – начал объяснять Райннон, – допустим, у кого-то вдруг случилась неприятность… вроде как шериф наставляет на него винтовку, – он улыбнулся краешком губ, – и тогда надо действовать быстро. Не думая. Думать надо потом.
– Ты хочешь меня убедить, что жил так все семь лет? Доверяясь только своему чутью? – Он почувствовал растущее недоверие. – Пробираясь и убегая из города, беря все, что тебе хотелось, делая все, что заблагорассудится? Смеясь надо мной и остальными горожанами, когда мы пытались преследовать тебя?
– Посмотри на волка, – продолжил Райннон. Похоже, он не был ни в чем твердо убежден; его слова звучали просто как предположения. – Посмотри на волка. Он не думает, как человек, но иногда обманывает пастухов. – Шерифа так поразила эта мысль, что он не смог сразу ответить, и его собеседник не торопясь объяснил: – Волк действует, полагаясь на интуицию. Когда он идет по следу, всегда настороже. Кроме того, у него есть своя дыра-в-стене.
Каредек кивнул.
– Думаешь, тебе не придется здесь спать? – спросил он.
– Скорее всего, – нахмурился Райннон. – Здесь вокруг люди, которым не терпится воткнуть в меня нож. Я их впервые вижу, а они-то меня знают.
– Знают тебя? Да я сам теперь тебя не узнаю! – воскликнул шериф. – Райннон – наглый бандит. Ему лет сорок или сорок пять. А ты – ленивый, сонливый, славный парень лет двадцати пяти. Никто тебя не узнает!
Райннон не ответил; он слегка коснулся своего лица любопытными пальцами.
– Послушай, – заинтересовался шериф, – что это у тебя за кольцо?
– Я его когда-то нашел, – сказал Райннон.
Он протянул руку. Это было кольцо с плоско ограненной ляпис-лазурью.
– Когда ты кого-то ограбил? – уточнил шериф.
– Я нашел его на земле в дыре-в-стене.
Оуэн присвистнул:
– Значит, там бывают и другие?
– Едва ли. Не думаю. Его, должно быть, потеряли давным-давно.
– Оно не слишком-то блестит, – критически заметил шериф.
Он думал, что сам бы не стал носить такое дешевое кольцо. Либо никаких камней, либо бриллиант. Он припомнил, что Сэм Ларкин продавал как-то тысячу бычков по цене одного бриллианта. Тысяча бычков у тебя в заколке для галстука. Это что-то!
– Не блестит? – поиграл камнем преступник. – Но вглядись-ка! На камне – рука в железной перчатке и сердце, из которого капает кровь. Вырезано довольно точно и аккуратно.
Шериф присмотрелся к кольцу. Ему было неинтересно. Его интересовал только сам Райннон с таким большим и матовым камнем на руке.
– Кто-нибудь еще его видел? – спросил он.
– Никогда не носил его, когда работал, – сказал Райннон. – Оно могло помешать выхватить револьвер.
– Конечно.
– Но сейчас у меня только один револьвер, поэтому левая рука особого значения не имеет.