Я спросила о Тамми Джубала Харшоу, самого аналитичного из моих мужей.
– Брось притворяться, мама Морин, – сказал он мне. – Уж тебе ли не знать?
Я заверила его, что не знаю.
– Ну ладно – хотя ты все равно, по-моему, врешь. Сексапильность – это внешнее проявление внутреннего стремления удовлетворить своего партнера. У Тамми это есть. И в неменьшей степени у тебя тоже. Дело вовсе не в том, что ты рыжая, и даже не в том, как ты пахнешь, – а в том, что ты отдаешься… когда отдаешься.
Ответ Джубала так меня возбудил, что я тут же не сходя с места его завалила.
Но в тогдашнем округе Лайл нельзя было так просто завалить того, кто тебе понравился, и получить то, чего тебе хочется. Миссис Гранди сидела за каждым кустом, подстерегая случай поймать тебя и уличить. Так что любовь требовала тщательной подготовки. В охотниках недостатка не было – их насчитывалось двенадцать на каждую дюжину, – но среди них надо было еще выбрать того, кто подходит тебе. Соответствующего возраста, здоровья, чистоплотного, обаятельного, скромного (если он сплетничает с тобой о других, то будет сплетничать и о тебе), и оценить прочие факторы, которые варьируются от кандидата к кандидату. Выбрав себе жертву, нужно было внушить избраннику, что он хочет именно тебя, молча давая понять, что это возможно. Все это легко сказать, а вот попробуйте на практике! Это искусство оттачиваешь всю жизнь.
Итак, согласие достигнуто… остается найти место.
Выбрав сама, где мне потерять невинность, я перестала заниматься этой стороной проблемы. Если юноша или зрелый муж хочет обладать моим грешным телом, пусть напряжет свое серое вещество и сам придумает где. А нет – так пусть отправляется бабочек ловить.
При этом, конечно, трудно уберечься от клещей, а раз мы нарвались на ядовитый плющ. Мой спутник пострадал, а у меня, видно, был иммунитет.
С июня по январь меня имели трое мальчишек от шестнадцати до двадцати и один женатый мужчина тридцати одного года. Его я включила в реестр из предположения (ошибочного), что женатый мужчина более искусен и непременно устроит мне желаемый фейерверк.
Итого: совокуплений – девять, оргазмов – три, из них один восхитительный. Время, затраченное на половую жизнь, – в среднем по пять минут на каждый случай, то есть явно недостаточно. Я поняла, что жизнь может быть прекрасна… но что мужчины из моего окружения варьируются в диапазоне от неуклюжих до неловких.
Миссис Гранди меня как будто не замечала.
К Новому году я решила попросить отца представить мою кандидатуру в Фонд Говарда. Не из-за денег (я так и не знала, сколько и достаточно ли там платят), просто мне хотелось получить возможность познакомиться с более подходящими мужскими особями. Охотничьи угодья округа Лайл оказались слишком бедны для Морин. Я твердо поняла, что, даже если секс и не все на свете, замуж выйти я все-таки хочу – и за такого мужчину, с которым тянет лечь спать пораньше.
Тем временем я старалась сделать из Морин настолько желанную самочку, насколько это возможно, и внимательно прислушивалась к советам отца. (Я знала, что мне нужен мужчина, похожий на него, – но лет на двадцать пять помоложе. Или на двадцать… Ладно, пусть на пятнадцать. Но я была готова довольствоваться самой близкой имитацией, какую смогу найти.)
С того дня, как мы с Чаком залезли в судейскую ложу, до конца 1897 года оставалось еще двести дней. То есть 200×24×60 = 288 000 минут. Из них около сорока пяти я занималась сексом – остается 199 дней, 23 часа, 15 минут. Отсюда следует, что мне хватало времени и на другие дела.
То лето было одним из самых лучших в моей жизни. Хоть я и не слишком часто, и не слишком эффективно занималась сексом, ложилась и вставала я с мыслью о нем. Это заставляло сиять мои глаза и освещало мои дни. Я испускала женские феромоны, словно самка мотылька, и улыбка не сходила с моих губ. Пикники, купальные вечеринки в Осейдже (вы не поверите, что мы при этом на себя надевали), загородные танцульки (на последние косо смотрели методистская и баптистская церкви, зато их поощряли мормоны – ради привлечения возможных новообращенных; мать наложила на них вето, но отец его не подтвердил, и я посещала эти танцы и выучила все повороты и диагонали), конкурсы на лучший арбуз и любой повод уйти от надзора и собраться компанией.
Я выкинула из головы мечты об Университете Миссури в Колумбии. Ведя книги отца, я поняла, что содержать меня четыре года в колледже у него просто нет возможности. И потом, я не слишком стремилась стать сестрой милосердия или школьной учительницей – так зачем же мне формальное (и дорогостоящее) высшее образование. Книгочеем я останусь на всю жизнь, но диплом для этого иметь необязательно.
Поэтому я решила стать образцовой домашней хозяйкой и для начала научиться готовить.
Я дежурила на кухне по очереди с сестрами с того дня, как мне исполнилось двенадцать, и к пятнадцати годам хорошо умела готовить простые блюда.
Но я задумала сделаться искусной поварихой.
Мать заметила мой возросший интерес к кулинарии, и я сказала ей почти что правду:
– Chère mama, я надеюсь когда-нибудь выйти замуж. По-моему, лучший свадебный подарок, который я могу сделать своему будущему мужу, – это умение хорошо готовить. Может, у меня и не хватит таланта, чтобы стать шеф-поваром. Но я могу попытаться.
– Морин, ты можешь быть кем захочешь. Никогда не забывай об этом, – сказала мама.
И она помогала мне, учила меня, выписывала из Нового Орлеана французские поваренные книги, которые мы вместе штудировали. Потом отправила меня на три недели к тете Кароль, которая обучила меня креольской кухне. Тетя Кароль была южанка французского происхождения, после гражданской войны вышедшая – о ужас! – за проклятого янки, за старшего брата отца дядю Эвинга, ныне покойного. Дядя Эвинг участвовал в оккупации Нового Орлеана и однажды дал в зубы сержанту, спася тем от беды девицу-южанку. За этим последовало разжалование из капралов в рядовые – и женитьба.
В доме тетушки Кароль о войне никогда не говорили.
Нечасто говорили о ней и у нас дома – ведь мы, Джонсоны, были родом не из Миссури, а из Миннесоты и, как люди пришлые, по примеру отца не затрагивали тем, которые могли огорчить наших соседей.
В Миссури симпатии переплетались – штат был и пограничный, и рабовладельческий, и в нем проживали ветераны с обеих сторон. В нашей части Миссури действовали местные законы: в иных городах никогда не держали рабов, а теперь не допускали к себе цветных жителей. К таким относились и Фивы. Кроме того, наш городок был таким маленьким и незначительным, что союзные войска обошли его стороной, когда наступали здесь в шестьдесят пятом году, грабя и поджигая. Батлер сожгли до основания, он так и не оправился потом полностью, но Фивы не тронули.
Джонсоны, хотя и приехали с Севера, саквояжниками[38] не были – Миссури не входил в Конфедерацию, и Реконструкция его не коснулась. Дядя Джайлс, отцовский кузен отца, живший в Канзас-Сити, объяснил причину переезда так: «Дрались мы, значит, в Дикси четыре года, а потом вернулись домой… только чтобы вещички собрать и сняться. В Миссури не такая жара, как в Дикси, но и таких холодов не бывает, чтобы тени примерзали к земле, а коровы давали мороженое».
Тетя Кароль наводила лоск на мое кулинарное мастерство, и я постоянно торчала у нее на кухне, пока не вышла замуж. Именно в те три недели и случилась история с лимонной меренгой, – кажется, я о ней уже упоминала.
Я испекла их четыре штуки. Та, о которой речь, не слишком удалась – корочка подгорела, однако три остальные получились хорошо, – не так-то легко добиться нужной температуры, имея дровяную плиту.