Так я накрывал Семипламенного, когда в летнюю сушь Агни пожирал леса, сетью из молний.
Пространство вокруг троицы плывет мелкой зыбью. Лицо Бхимы искажает гримаса боли и недоумения, Арджуна же поспешно отпускает брата, расслабившись и прикрыв глаза, пытаясь выйти из-под действия «Нараяны». Кришна же, надо отдать ему должное, остается почти спокоен.
Решился?
На что?!
И над Курукшетрой звенит крик:
– Если числятся за мной хоть какие-то духовные заслуги…
Черный Баламут собирал свой Жар в кулак!
Ответ не заставил себя ждать. Сразу гигантский волдырь вокруг Поля Куру становится видимым, радужно мерцает его оболочка, внутри сгущается пелена грязно-серого тумана, но я успеваю разглядеть: всех троих – обоих братьев и Черного Баламута – накрывает почти таким же, только куда меньшим волдырем.
И все: больше не видно ничего.
Там, в тумане-грязи, решалась судьба Трехмирья, а я выжатой тряпкой висел здесь, за границей гигантского кокона, и был бессилен не то что вмешаться – даже увидеть происходящее!
Если хлестать нагую Калу плетью значило бы подгонять Время – клянусь, я пошел бы на это!
6
…туман резко стал редеть, пошел рваными клочьями, да и те вскоре растаяли без следа.
Братья и Черный Баламут были живы. Арджуна помогал Волчебрюху, обалделому от пережитого, добраться до колесницы. До его, Арджуны, колесницы, на которую уже карабкался Черный Баламут, усталый и опустошенный. Едва оба взобрались в «гнездо», Кришна ткнул коней подобранным стрекалом и погнал колесницу прочь.
Не хватало лишь панегириста, чтобы возопил гласом громким:
– И когда страшная мощь того оружия унялась совсем, Бхима-Волчебрюх, одаренный большим умом, казался подобным заходящему солнцу!
Ничего, в будущем – если оно наступит – сыщутся и восхвалители, толпой набегут…
А я все смотрел им вслед – и отказывался поверить в случившееся. «Беспутство Народа» ушло без добычи! Оружие, просто по сути своей обязанное поразить хоть кого-нибудь, иссякло, упустив жертву!
И сделал это Черный Баламут?!
Господь Кришна?!
Воины на Поле Куру медленно приходили в себя, поднимались на ноги, подбирали с земли луки и копья, отыскивали взглядом упряжки, слонов…
И тут от ручья, где находился сын Дроны, вдогонку колеснице Арджуны ударил целый поток огня!
Кажется, я закричал.
Солнце померкло, словно Лучистый Сурья набросил вуаль на свою диадему. Порывы ледяного ветра пронизали все направления; облака на небосводе взгремели брошенными доспехами, испуская дурно пахнущую кровь, и тьма сошла на землю, оставив видимым одно – белая упряжка и гончее пламя следом!
Ревущая лавина с разбега окатила колесницу моего сына – и… брызнула жадными языками, раскрываясь оранжевым лотосом, сжигая все на своем пути. Только теперь стало заметно слабое мерцание ореола вокруг колесницы Арджуны; ореол медленно гас, но свое дело он уже сделал.
Для того, кто мог справиться с «Беспутством Народа», "Агни-Вешья[9]" – так, детская забава.
Вокруг сотнями гибли рядовые воины, половодье лавы захлестывало позиции союзников Арджуны и Черного Баламута, но я уже не смотрел на это.
Пралая откладывалась.
Пока.
– Ты действительно так считаешь, Владыка? – раздался за моей спиной знакомый голос Словоблуда.
Наверное, вдобавок ко всему я стал думать вслух.
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗЛОВЕЩЕГО МУДРЕЦА
1
– Увы, мальчик мой, но ты ничего не смыслишь в светопреставлениях,– Брихас смешно наморщил нос, собрался было чихнуть, но раздумал.– Как ракшас разбирается в цимбалах, так ты, Владыка, разбираешься в концах света. Как Дымнознаменному Агни недоступны глубины океанских вод, как мудрому непостижим путь скверны в женщине, как грязному пишачу немыслима прелесть покаяния – так Стогневный Индра, да будет ему всяческое благо…
– Ты собрался написать поэму? – перебил я Словоблуда.
– Нет, мальчик мой,– доступно разъяснил мой собеседник.– Просто я боюсь.
Брихас подумал и бесстрастно добавил:
– Очень.
…Меня до сих пор трясло от пережитого, подогретая сома с толченой корой ньягродхи помогала плохо, если помогала вообще, и жизнь была отвратительной. Особой гранью отвратительности являлось то, что Брихас внимательно слушал меня, ни разу не перебив во время сумбурного рассказа о последних событиях. Я не скрывал ничего: ни разговора с полубезумным Арджуной, ни внезапного бессилия и последующей любовной ночи с Калой-Временем, ни открывшейся мне жизни Гангеи Грозного, ни дурацкого бунта райских демонов и встречи с Раваной-Десятиглавцем, бывшим Бичом Трехмирья…
Впору было поверить в невозможное: я рассказывал, а Брихас слушал, клюя крючковатым носом и скорбно поджимая губы, изрезанные старческими морщинами.
Но дело обстояло именно так.
Это он, дряхлый Словоблуд, рассудительный Сура-Гуру, первым догадался поднять по тревоге дружину и, кулем взгромоздившись на спину белого гиганта Айраваты, кинулся во главе Марутов на помощь своему Владыке. «Свастика истекает кровью!» – это было все, что выкрикнул он дружинникам. И буйные сыновья бури, знавшие лишь одну власть – приказ Индры – не усомнились ни на мгновенье. Никогда, никогда прежде старец-наставник не ездил на слонах, а уж склочника-Айравату он обходил десятой дорогой – но пришло время, и даже Маруты-головорезы плохо поспевали за Брихасом, когда он немилосердно терзал стрекалом белую гору Земледержца.
И опять же он первым сообразил: бессмысленно и гибельно кидаться на прорыв, горя местью, если даже Громовержец, вооруженный всей силой Свастики Локапал, не сумел… не сумел.
Сейчас же мы сидели в саду за южными террасами, под раскидистым пожелай-деревом, измученные и опустошенные. А в кроне над нами исподволь зарождался тихий шелест, и первые плети золотистых вьюнков уже заструились вниз, к нам, по шершавой коре ствола.
– Цыц! – бросил я дереву, и оно послушно умолкло. Вовремя: достигни нас нежные усики вьюнков, и вскоре мы оба наслаждались бы полной победой над своими врагами, достижением всех жизненно важных целей и ласками красавиц, сотканных из наших грез.
Жаль только, что к реальности это все не имело бы никакого отношения.
Под пожелай-деревья я заботливо сажал свежеубитых кшатриев, героев того неугомонного сорта, которые все норовили удрать из райской Обители, чтобы довершить незаконченные в прошлой жизни дела.
Год-два в сладостном плену вьюнков – и незаконченных дел не остается, душа обретает покой, а характер резко улучшается.
Увы, для меня подобное лечение подходило мало.
Как и для Брихаса.
– Ты лишил меня последней надежды, мальчик мой,– один-единственный вьюнок, самовольно опустившийся на плечо Брихасу, посерел и завял под взглядом Словоблуда.– Пока я не видел тебя, мне казалось, что я просто трусливый старый дурак…
– Лишил надежды? Я? Тем, что не сумел вскрыть нарыв над Курукшетрой?!
«Старый дурак!» – чуть не добавилось в запале.
Вспоминать о поражении было больно.
Во всех смыслах.
– Нет. Это я предвидел заранее… и не устраивай мне разноса – почему, мол, не предупредил?! Зря только силы растратишь. Просто я уже второй день живу в Эре Мрака. Я видел ее начало, и все пытался убедить сам себя – дескать, если постоянно ждать удара, то сонный фазан в кустах покажется тигром… Как видишь, убедить не удалось. Это тигр, настоящий тигр, с клыками и когтями, а фазан давным-давно ощипан и съеден…
– Второй день?
– Да, мальчик мой. Еще тогда, когда я встретил тебя, сонного и растрепанного, у лестницы. Еще тогда, когда ты…
– Когда я стал моргать? И умываться?! Что ты несешь, старик!
– Уймись, Владыка. Не пугай апсар, они ни в чем не виноваты. А для разнообразия,– Брихас извлек из складок своего одеяния маленькое зеркальце с костяной ручкой и протянул мне,– погляди на собственное лицо. Нравится?