– У меня есть очень сильные опасения, что Эверли не будет сопровождать вас завтра на прогулке.
– Неужели он мог так разозлиться на меня за то, что я вмешалась в ваш спор?
– Я почти уверен, что к настоящему моменту он уже успел растолкать своего камердинера и приказал ему укладывать вещи. После того что случилось, он не останется здесь, Элизабет. Боюсь, что своими стараниями спасти ему жизнь вы только унизили его, а я, отказавшись от дуэли, только подлил масла в огонь.
Элизабет прикрыла глаза, и он сделал попытку ее утешить:
– Как бы он ни был унижен, все равно лучше быть живым, чем удовлетворить свою гордость и умереть.
Вот, подумала Элизабет, чем отличается прирожденный джентльмен, такой, как лорд Эверли, например, от человека, едва допущенного в общество: для истинного джентльмена честь превыше жизни. Именно об этом ей всегда говорил Роберт, любивший указывать сестре на классовые различия.
– Вы не согласны?
Слишком погруженная в свои мысли, чтобы осознать, как могут быть восприняты ее слова, Элизабет кивнула и сказала:
– Лорд Эверли – джентльмен и дворянин, а потому скорее предпочтет смерть бесчестью.
– Лорд Эверли, – спокойно возразил Торнтон, – дурак. Он слишком молод и безрассуден, если готов рисковать своей жизнью из-за карточной ссоры. Жизнь слишком дорога, чтобы отдать ее за такую малость. Когда-нибудь он скажет мне спасибо за мой отказ.
– А как же кодекс чести джентльмена?
– В том, чтобы умереть ради какого-то спора, нет никакой чести. Повторяю: человеческая жизнь слишком дорога для этого. Ее можно отдать за дело, в которое веришь, или за дорогих тебе людей. Любая другая причина не более чем глупость.
– А если бы я не вмешалась, вы приняли бы его вызов?
– Нет.
– Нет? – Она не могла скрыть своего изумления. – Вы хотите сказать, что позволили бы ему назвать себя карточным шулером и не пошевелили бы и пальцем, чтобы защитить свое доброе имя и честь?
– Я не считаю, что моя честь была под угрозой, но даже если и так, я не понимаю, как убийство этого юноши могло бы восстановить ее. Что же касается моего доброго имени, то оно также не единожды подвергалось сомнению.
– Но в таком случае, почему герцог Хаммондский оказывает вам поддержку в обществе и так явно продемонстрировал это сегодня вечером?
Улыбка мгновенно слетела с его лица, и взгляд утратил свою мягкость.
– Это имеет для вас такое значение?
Загипнотизированная неподвижным взглядом его янтарных глаз, Элизабет утратила обычную ясность мысли. В данный момент для нее все имело весьма относительную значимость по сравнению с его глубоким, завораживающим голосом.
– Наверное, нет, – дрожащим голосом ответила она.
– Если это разубедит вас в том, что я струсил, полагаю, я мог бы проучить его за дерзость. Музыка кончилась, – тихо добавил он, и только тогда Элизабет заметила, что они уже не вальсируют, а только слегка покачиваются, обнявшись. Понимая, что у нее нет оправдания, чтобы и дальше находиться в его объятиях, она подавила разочарование и хотела отступить, но тут оркестр заиграл новую мелодию, и их тела снова согласно задвигались в такт музыке.
– Раз уж я лишил вас сопровождающего на завтрашней прогулке в деревню, – сказал Ян через минуту, – может быть, вы рассмотрите другой вариант?
У Элизабет радостно подскочило сердце: она подумала, что он хочет быть ее кавалером. Он будто прочитал ее мысли, но ответ снова обманул ее ожидания:
– Я не могу сопровождать вас, – решительно отказался он.
– Почему? – Улыбка сползла с ее лица.
– Не будьте такой наивной. Дебютантка в моем сопровождении едва ли может рассчитывать на укрепление своей репутации.
Ее мозг бешено заработал, пытаясь составить некий перечень доводов, которые могли бы опровергнуть его слова. В конце концов ему оказывает протекцию сам герцог Хаммондский… хотя… заполучить его в зятья была бы счастлива любая мать, но ни одна из них не спускала со своей дочери глаз в его присутствии, зная его репутацию распутника и повесы. Опять же, Черайз Дюмонт пользовалась безупречной репутацией в свете, и, следовательно, этот загородный прием был вне подозрений, но… если бы она могла закрыть глаза на то, что сказал ей лорд Ховард.
– По той же причине вы отказались танцевать со мной, когда я попросила вас об этом?
– Отчасти.
– В чем же заключалась другая причина?
Он мрачно усмехнулся:
– Назовите это хорошо развитым инстинктом самосохранения.
– Не понимаю.
– Ваши глаза убийственнее дуэльных пистолетов, моя дорогая, – сказал он, криво улыбаясь. – Они могут и святого сбить с пути истинного.
Элизабет слышала немало цветистых комплиментов, воспевавших ее красоту, и относилась к ним с вежливым равнодушием, но грубоватая лесть Яна, к тому же высказанная почти с неохотой, заставила ее рассмеяться. Позже она поняла, что в тот момент совершила самую большую ошибку: она позволила ему усыпить ее недоверие и восприняла его как равного, то есть хорошо воспитанного мужчину, на порядочность которого можно положиться, и расслабилась.
– Так какую альтернативу вы собирались мне предложить на завтра?
– Ленч, – ответил он, – в каком-нибудь уединенном местечке, где мы могли бы поговорить так, чтобы нас не увидели вместе.
Пикник наедине с мужчиной определенно не входил в список развлечений, допустимых для юной девушки, и все-таки Элизабет было жаль отказаться от этой возможности.
– Где-нибудь на природе… у озера? – вслух подумала она, пытаясь сделать его предложение более приемлемым.
– Думаю, завтра соберется дождь, и, кроме того, у озера нас могут увидеть вместе.
– Но тогда где?
– В лесу. В одиннадцать часов утра я буду ждать вас в домике лесника. Он находится на южной границе поместья, у ручья. Если выйти за ворота особняка, то в стороне от основной дороги будет тропинка. По ней до домика лесника всего две мили.
Элизабет была слишком испугана его предложением, чтобы задуматься, как и когда Ян Торнтон успел так близко познакомиться с владениями Черайз, что ему известны его укромные уголки.
– Это абсолютно исключено, – сказала Элизабет дрожащим, срывающимся голосом. Даже она была не настолько наивна, чтобы согласиться на встречу с мужчиной в уединенном доме, и была страшно разочарована тем, что он предложил ей это. Настоящий джентльмен никогда не сделал бы такого предложения, а настоящая леди никогда не приняла бы его. Люсинда предупреждала ее о подобной возможности, и Элизабет чувствовала, что ее предупреждения разумны. Девушка резко рванулась, пытаясь вырваться из рук Яна.
Он мягко придержал ее, не дав ускользнуть от него, и, едва не коснувшись губами ее волос, с удивлением произнес:
– Разве вам не говорили, что леди не должна покидать партнера, пока не закончится танец?
– Он закончен! – с горечью в голосе прошептала Элизабет, и было ясно, что она имеет в виду не только танец. – И я вовсе не так неопытна, как вы думаете, – предупредила она, грозно нахмурившись ему в грудь. Из сборок его шейного платка ей подмигнул рубин.
– Я даю вам слово, – тихо сказал он, – что не стану вас ни к чему принуждать, если вы придете туда завтра.
Как ни странно, Элизабет поверила ему, однако это не меняло дела – она не могла согласиться на эту встречу.
– Я даю вам слово джентльмена, – повторил он.
– Если бы вы были джентльменом, то никогда не сделали бы подобного предложения, – сказала Элизабет, стараясь не обращать внимания на тупую боль в груди от разочарования.
– Какой бесспорный образец логического мышления, – мрачно проговорил он. – Хотя, с другой стороны, у нас есть только один выбор.
– У нас вообще нет никакого выбора. Даже то, что мы сейчас находимся вместе, выходит за рамки дозволенного.
– Я буду ждать вас завтра до двенадцати часов.
– Я не приду.