Мне надо еще остаться, здесь девочке трудно, но я хочу домой. С тобой все в порядке, Петрович? спросила она еще раз у него. Может, ты приедешь, и мы останемся здесь? Здесь тепло.
Все в порядке, Нин. Ты не беспокойся.
Я беспокоюсь, ответила она, и мне хочется домой. Девочке тяжело, я понимаю, но хочу домой, потому что мне кажется, отсюда мне кажется, что мы больше не увидим друг друга Я теряюсь и не знаю, что делать.
«Надо ее успокоить», подумал он. И если чего-то не любил, так это врать, да вообще-то и не умел. Все слышалось в его голосе, поэтому он не стал ее успокаивать. Он только сказал, что дождется, потому что они так долго были вместе. С ними была их девочка, которую он видит на фотографии в своем кабинете на столе.
Я позвоню тебе вечером, успокоившись, сказала она.
Хорошо, ответил он. Я буду ждать.
Вскоре в комнату зашла пострадавшая, и они сели обедать.
У вас хорошо получается, сказала она.
Они выпили вина, и он закурил. Ему впервые за долгие годы стало спокойно и хорошо. Так хорошо ему не было даже в молодости, потому что тогда стояло время надежд, а, следовательно, и беспокойства. Сейчас впереди у него предполагался только покой. Ему понравился вкус вина. Он смотрел на эту женщину, и к нему вместе с вином пришло сердечное тепло. Оно грело воспоминания, или память, донесшую давно забытую мелодию.
Ты работаешь?
Да, сказал она.
Я продаю цветы. Это все, что мне осталось. Лица с фотографий и цветы. Меня, наверно, уволят с работы, но это, как ни странно, не волнует. Я уже опоздала, а с этим всем, она показала на свое лицо, наверно, не придется работать еще недели две.
Я кивнул головой:
Не меньше. Я могу помочь, чтобы тебя не уволили.
Ты арестуешь работодателя?
Да.
Он старый, толстый продавец цветов. Знает все про цветы, но не понимает, для чего они созданы. Я понимаю, зачем они нужны, хотя теперь мне это только кажется. Цветы созданы для праздников и для прощаний. Они как бы поддержка того, другого, что находится у тебя в сердце. А сейчас его мало, а цветов много, но вот тогда (она посмотрела на фотографии) всё было наоборот.
Позвонил мой напарник и спросил, поеду ли я с ним смотреть лодки. Я отказался, так как не хотел никуда ехать, я хотел остаться в этой комнате, с этой женщиной, с этим теплом.
Так начались волшебные дни. Был ли я на работе или шел к ней, во мне горело то, что когда-то полыхало в молодости, и то, что приносило радость. Опухлость ушла, и мы решили поехать в Ленинград, потому что то большое, что появилось у нас, хотело уйти от грустных воспоминаний, да и то, что возникло в нас, хотело видеть все окружающее в свете солнца. Это были дни солнца.
Нина начала звонить чаще, и в голосе ее слышалась тревога и растерянность. Я перестал отвечать на звонки, потому что не мог врать ей, и это было единственное неудобство, или облачко, которое иногда закрывало солнце.
Звонил Сергей. Он не понимал, что происходит, так как не знал одиночества. Спрашивал, почему я не отвечаю на звонки и почему мы не едем выбирать лодки.
Наши отношения с женщиной, образно говоря, уже были в долине. И мы уже жили в долине, где царила вечная весна, яблони покрывались белыми лепестками, и уже появились первые плоды, в то время, как слякоть улиц, галереи портретов, музыка и вино были только декорациями того состояния, в котором находились мы.
Ты ответь ей, сказала моя женщина, потому что тебе все равно надо когда-нибудь ответить. Ты ее знаешь. Она может приехать, чтобы спросить тебя, поэтому ты все же ответь ей. Нина позвонила, и я взял трубку.
Что с тобой случилось? спросила она. Нет, не говори! не выслушав его ответа, продолжила она, потому что я знаю, что с тобой, но не хочу верить. И не верю, что ты оставишь меня! Ведь правда? Если ты меня бросишь, то я умру, ты же знаешь, что это так. Ты знаешь, что я не шучу. Я просто не буду знать, что делать. Мы так долго были вместе, я знаю, что ты меня не предашь. Я не приеду, если ты мне скажешь «не приезжай», тебе надо подумать. Понимаю, поэтому я не буду больше звонить. Когда захочешь, позвони мне сам, и я приеду.
Все это она сказала на одном дыхании, потому что была очень сильным человеком, но сильному всегда нужны скалы для преодоления, а их не было. Оставалось только вдвоем и вместе идти в неизбежность.
Поэтому он сказал:
Со мной, что-то было?..
Нет, сначала он сказал ей «не вешай трубку», а потом то, что с ним было.
Приезжай.
Правда? спросила она, я плачу, Петрович, я начну собираться.
«Ну вот и все, подумал он. Наступает вечер, его лодка стоит у причала, от воды поднимается туман. Уже покрыл берег и остров, тот остров, на котором он был счастлив, а ему пора садиться в лодку».
Девочка почувствовала это сразу и не стала задавать вопросов. Они шли по Пресне. У памятника стояли коммунисты с красными флагами. Оратор, что-то говорил в микрофон. Он говорил так, как говорили экскурсоводы у вокзалов, приглашая на экскурсии по Москве.
Ну, я пойду сказала она. Я пойду на красные флаги, ты не мучайся, чтобы что-то сказать мне. Ты из тех, которые не предают, поэтому нам было с тобой хорошо, но я знала, что уйдешь, потому что не можешь предать, а я пойду к своим флагам. Она взмахнула рукой в пионерском салюте и пошла, не оглядываясь.