На работе все было по-прежнему, но Владимир Ильич весь день находился в приподнятом настроении. Он был нечувствителен к проявлениям окружающей среды. Раньше он был как губка, впитывающая в себя все, вокруг происходящее, и это приносило ему страдания. Теперь же он был как стекло капли внешней влаги соскальзывали с него, не проникая вовнутрь, не причиняя страданий. Происходило это оттого, что он знал нечто такое, чего не знали другие. Это нечто было объемным, значимым. Оно распирало его изнутри, рвалось наружу. Но он, каким-то внутренним чутьем твердо знавший, что никому нельзя рассказывать самые сокровенные вещи, хранил молчание. Он ничего не сказал даже своей подруге Марте. Тем более было бы странным делиться этим с коллегами по работе. Лишь во взгляде его появилось легкое пренебрежение к происходящему вокруг, а на устах играла все та же загадочная улыбка. Происходящее вокруг было мелко и незначительно и не шло ни в какое сравнение с важностью его ночного открытия.
Этот и несколько последующих дней он оставался совершенно безразличным к обычной суете, царившей вокруг. Странным образом его мнение о коллегах улучшилось. Он начал подозревать, что и они не так уж плохо к нему относятся. Теперь ему представлялось, что они относятся к нему так же, как и к другим.
«Что же это я?» думал он, сидя на своем рабочем месте и глядя, как обычно, в окно. Они обычные люди. Борются за дополнительную порцию хлеба, сыра, колбасы. И я, в сущности, такой же.
Петров продолжал поучать Владимира Ильича, но это его теперь не очень беспокоило.
Однако время со свойственной ему неумолимостью шло вперед. И постепенно ночное видение поблекло, а затем и вовсе ушло из сознания Никиткина. Так же постепенно освободившаяся пустота заполнилась суетой. И снова он оказался вовлеченным в свои переживания. Постепенно коллеги на работе снова стали казаться ему мелкими, никчемными людишками. Они без конца допекали его какими-то претензиями. Он снова начал различать, что о нем говорят другие. Как-то, куря на лестнице, он услышал прерываемые другими голосами обрывки разговора Горской и Никифоровой, его сотрудниц:
А-а-а, Никиткин! Это тот, который без конца отлучается на перекур, а когда бывает на рабочем месте, то все время смотрит в окно?
Он-он. Слушай. Он такое недавно учудил. Перепутал внутреннюю корреспонденцию с внешней и отправил конца предложения Никиткин не разобрал.
Не может быть! при этих словах раздался хохот обеих девушек.
Никиткин, в мгновение ока ставший цвета спелого помидора, затушил сигарету и отправился на рабочее место, где уже поджидал недовольный его работой Петров.
Володь, ну опять ты? Посмотри! как всегда громко, так, чтобы было слышно другим, говорил Петров, глядя на подготовленные Никиткиным нехитрые документы, лежавшие у него перед глазами. Чтобы понять, в чем ошибка, Никиткину надо было подойти к столу ненавистного Петрова. Пока он проделывал этот путь, в голове его роились мысли, достаточно далекие от непосредственной работы: «Можно не орать так своим писклявым голосом на всю комнату? Ошибся я, пусть, но зачем же так орать? Чтобы все слышали? Тебе-то что от этого? К чему эта мелочность?»
Но Петров был неумолим в своей правоте. Он гнусавил и гнусавил. О том, что из-за разгильдяйства Никиткина страдают другие сотрудники, падает престиж фирмы. В конце его нудной речи у Владимира Ильича действительно возникло ощущение некой вины.
Так закончился очередной рабочий день. Владимир Ильич в который раз проделал знакомый путь домой. Незатейливый ужин. Работающая у компьютера девушка Марта. Гудящая от однообразных мыслей голова.
Он собрался ко сну. В это время небо очистилось от туч, и полная луна царственно залила своим прохладным светом комнату Владимира Ильича. Ощущение чего-то значимого, которое вот-вот должно произойти, было последним, о чем он подумал, перед тем как заснуть. Спал он совсем недолго. Сквозь сон послышался нарастающий гул от топота конских копыт.
«Едут! Партизаны!» пронеслось в еще не проснувшемся сознании Владимира Ильича. Он открыл глаза. Пространство его комнаты стремительно расширялось. Потом та стена, где было окно, сначала, подобно некой двери, открылась наружу, а затем и вовсе исчезла. Вместе с ней растворились части сопредельных стен. Владимир Ильич на своей кровати вдруг очутился наполовину в комнате, наполовину на улице. В лунном сиянии он видел наступающий прямо на него партизанский отряд. Теперь они надвигались с другой стороны улицы.
Наверное, они выполнили боевое задание и теперь возвращаются назад! догадался Владимир Ильич. Конники шли стройным маршем. На их суровых мужественных лицах застыла усталость. У командира была перевязана голова. Когда они поравнялись с кроватью, на которой, натянув одеяло до подбородка, лежал Владимир Ильич, командир отряда посмотрел на него взглядом человека, привыкшего отдавать приказы, и тяжелым басом сказал:
Не к лицу Вам, товарищ Никиткин, отлеживаться на кровати, когда вокруг идет борьба. Не к лицу. Ну да ничего, Ваше время придет, на устах его при последней фразе заиграла легкая улыбка человека, уверенного в своем знании. В следующее мгновение перед лицом Владимира Ильича пронеслись конские копыта, звякающие шпоры, шашки, положенные в ножны. Отряд, сотрясая все вокруг, проследовал мимо.