В этот день мистер Брук ожидал к обеду сэра Джеймса Четтема и еще одного джентльмена, которого сестры не знали, хотя Доротея при мысли о знакомстве с ним испытывала почти благоговейную радость. Это был преподобный Эдвард Кейсобон, который славился в их краях необыкновенной ученостью и, по слухам, много лет готовил великий труд, имевший касательство к истории религии. К тому же богатство придавало особый блеск его благочестию и позволяло ему придерживаться собственных взглядов сущность их должна была стать ясной после опубликования его труда. Даже самая его фамилия[6] обладала особой внушительностью для тех, кто знал ученых богословов прошлых времен.
Утром Доротея, возвратившись из школы, которую она учредила для деревенских ребятишек, сидела в уютной гостиной, разделявшей спальни сестер, и чертила план какого-то здания (ей очень нравилась такая работа), когда Селия, уже несколько минут собиравшаяся с духом, вдруг сказала:
Доротея, душечка, может быть, ты если ты не очень занята Может быть, мы переберем сегодня мамины драгоценности и поделим их? Сегодня исполнилось ровно шесть месяцев с тех пор, как дядя тебе их отдал, а ты так ни разу на них даже и не взглянула.
Лицо Селии приняло выражение досады правда, легкой, потому что она сдерживалась, привычно побаиваясь Доротеи и ее принципов: стоило неосторожно задеть их, и мог возникнуть таинственный электрический разряд. К большому ее облегчению, Доротея посмотрела на нее с веселой улыбкой.
Какой же ты, оказывается, точный календарик, Селия! Но ты имеешь в виду солнечные месяцы или лунные?
Сегодня последний день сентября, а дядя отдал их тебе первого апреля. Он еще сказал тебе, что совсем про них забыл. А ты заперла их в бюро и, по-моему, ни разу о них не вспомнила.
Но ведь нам все равно не придется их надевать, милочка, ласково объяснила Доротея, чертя что-то карандашом на полях плана.
Селия покраснела и насупилась.
Мне кажется, душечка, оставлять их без внимания значит не проявлять должного уважения к памяти мамы. И к тому же, добавила она, поколебавшись и подавляя вздох огорчения, ожерелья теперь можно увидеть на ком угодно, да и мадам Пуансон, чьи взгляды были кое в чем строже твоих, надевала украшения. И вообще христианам уж, наверное, в раю немало женщин, которые в свое время носили драгоценности. Когда Селия решалась спорить, она умела находить доводы, как ей казалось, весьма убедительные.
Ты хотела бы носить их? вскричала Доротея с драматическим удивлением, бессознательно подражая той самой мадам Пуансон, которая надевала украшения. В таком случае, конечно, их надо достать. Почему ты мне раньше не сказала? Но ключи где же ключи? И она прижала ладони к вискам, тщетно напрягая память.
Вот они, перебила Селия, которая давно уже обдумала этот разговор и подготовилась к нему.
Будь так добра, отопри большой ящик бюро и достань шкатулку.
Вскоре шкатулка была открыта, и вынутые из нее драгоценности блестели и переливались на столе. Их было не так уж много, но некоторые пленяли глаз красотой и изяществом, особенно ожерелье из лиловых аметистов в ажурной золотой оправе и жемчужный крестик с пятью бриллиантами. Доротея тотчас взяла ожерелье и надела сестре на шею, которую оно охватило плотно, почти как браслет, но посадкой головы Селия несколько походила на королеву Генриетту-Марию, и этот обруч был ей очень к лицу, в чем она не замедлила убедиться, поглядев в зеркало напротив.
Ну вот, Селия! Его ты можешь носить с платьем из индийского муслина. Но крестик надевай только с темными платьями.
Селия старалась согнать с губ радостную улыбку.
Ну вот, Селия! Его ты можешь носить с платьем из индийского муслина. Но крестик надевай только с темными платьями.
Селия старалась согнать с губ радостную улыбку.
Нет, Додо, крестик ты должна взять себе.
Что ты, милочка, ни в коем случае, ответила Доротея, пренебрежительно махнув рукой.
Нет, возьми! Он очень тебе пойдет. Вот к этому темному платью, настаивала Селия. Уж его-то ты надеть можешь!
Ни за что на свете. Я никогда не надену крест как пустое украшение. Доротея даже вздрогнула.
Значит, ты считаешь, что я поступлю дурно, если надену его? смущенно спросила Селия.
Вовсе нет, милочка! ответила Доротея, нежно потрепав сестру по щеке. Ведь и у каждой души свой цвет лица что идет одной, нехорошо для другой.
Но, может быть, ты взяла бы его на память о маме?
Нет, у меня есть другие мамины вещи. Ее сандаловая шкатулка, которую я так люблю. Ну, и еще А это все твое, милочка, так что мы можем больше их не рассматривать. Ну-ка, забирай свою собственность.
Селия немного обиделась. Эта пуританская снисходительность была точно гордый взгляд сверху вниз, и младшую сестру, не пылавшую религиозным рвением, он задел не меньше самых строгих пуританских упреков.
Но как же я буду надевать украшения, если ты, старшая сестра, никогда их не носишь?
Ну это уж слишком, Селия, просить, чтобы я нацепляла на себя побрякушки ради твоей прихоти. Если бы я надела такое ожерелье, у меня, наверное, все бы в глазах завертелось. Я даже шагу не смогла бы ступить.