Выборы в конгресс показали, что приспело время повторить политику Нового курса как в границах штата, так и всего государства. Конечно, это должен быть весьма обтекаемый Новый курс. В ее обязанности входило олицетворять его приход, стать его символом задолго до выборов.
– Это тоже часть генерального плана Сильвестра? – спросил я.
– А что же еще? – скривила она губы.
Я встречался с ней регулярно, хотя и нечасто, но отношения наши оставались прежними. Мы оба крепко придерживались определенного статуса: мы стали друзьями, какими иногда бывают бывшие любовники. Я не знал, долго ли смогу играть эту роль; я чувствовал, что моя решимость с каждым разом слабеет. А она после той поездки за реку ни разу не подавала виду, что ей хочется изменить наши отношения. Может, она теперь уже и не хотела. Но эта мысль не доставляла мне удовольствия.
Я встретился с Адой во время ее очередного приезда в Новый Орлеан недели через две после скандала с вдовой из Венесуэлы. Она держалась явно холодно. Почти перед уходом она сказала:
– Надеюсь, тебе со мной было не слишком скучно. Ведь не пришлось ни кричать, ни увертываться от ударов.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты прекрасно знаешь что.
Наверняка она слышала о моем скандале с вдовой. Она все еще сердилась, когда мы попрощались, а мне нравилось, что она ревнует.
Через неделю я явно стал испытывать желание увидеть ее и договорился взять у нее интервью по поводу какого-то благотворительного проекта: создание фонда то ли для лишенных прав несовершеннолетних преступников, то ли для незаконнорожденных. И отправился в Батон-Руж.
Я прошел через вестибюль, где стояли бюсты навеки запечатленных в бронзе прежних губернаторов, верных сынов своего отечества, и очутился в коридоре, который вел в приемную перед кабинетом Ады. Из приемной вышла женщина. Лет пятидесяти, она была неплохо, но несколько вызывающе одета. Рыжевато-коричневые крашеные волосы увенчаны лиловой шляпкой, а лицо застыло в злой или, скорей, ожесточенной улыбке. Мельком взглянув на меня, она прошла мимо, не проявив интереса, но мне сразу показалось, что я где-то ее видел.
В приемной я попытался вспомнить, где ее видел, но тщетно. Взяв кем-то оставленный экземпляр "Морнинг адвокейт", я принялся было читать статью "ЧЕТВЕРО ПОГИБЛИ В КАТАСТРОФЕ", как вдруг отбросил газету и встал. Я вспомнил.
На лбу у меня выступили капельки пота. Я подошел к окну и сделал глубокий вдох: мне было душно.
– Входи, Стив.
Голос Ады был ровным и беззвучным. Я повернулся и увидел ее на пороге кабинета.
Я вошел. Дверь за мной захлопнулась.
– Это она? – спросил я.
– Да. – Ее голос был лишен всяких эмоций. – Из Мобила. – Солнечный луч желтым пятном лег ей на щеку. – Через четыре года. Восстала из прошлого, из того прошлого, которое может погубить меня.
Только для того, чтобы не молчать, я спросил:
– Что ей нужно?
– Что ей может быть нужно? Деньги. Много денег.
Из-за стены доносился приглушенный треск пишущей машинки, гул разговора, слабый шум шагов. За дверью мир оставался таким, каким был прежде. А в этой комнате какое-то одно мгновенье все перевернуло.
Чем определяется время? Проходит год, и о нем забывают навсегда. И одна-единственная секунда способна погубить весь мир. Что помнится дольше: год поездок в трамвае, где аккуратно пробиваешь билет, или одна пятая секунды, когда из-под ног преступника выбивают табуретку?
– Что ты намерена делать? – спросил я. – И чем я могу помочь?
– Платить, что же еще? У нее, по-видимому, есть фотографии. Красноречивые, по ее словам.
Мне стало нехорошо.
– Вызови полицию. Твою полицию. Они заставят ее молчать.
– Не заставят.
Я и сам это понимал.
– Подожди, я что-нибудь придумаю.
Она с усталым видом повернулась ко мне – теперь ее лицо было в тени.