Я хотел было сказать, что только святые умеют видеть в своих поступках дурное. Но не стал. Вместо этого я осторожно заметил:
– По-моему, это вполне естественно.
– Не знаю. Не уверена. Но что есть, то есть. – Она повернулась ко мне. – Стив, не относись ко мне как к чужой.
– А как же мне к тебе относиться?
Я не мог совладать со своей злостью – мы оба это чувствовали.
– Только не как к чужой.
Я ничего не ответил. Она посмотрела на меня, я отвернулся, и тогда она сказала:
– Ладно, пусть будет так. Но можешь ли ты время от времени видеться со мной, просто встречаться и разговаривать?
– Почему же нет? – ответил я. – Конечно, могу.
– Просто чтобы я знала, что ты существуешь.
– Пожалуйста, – согласился я.
Значит, мы не будем любовниками. У меня не хватает для этого выдержки, я не в силах переносить эту особую, ни с чем не сравнимую боль. Мы будем друзьями. В пьесах подобная ситуация мне всегда казалась крайне нелепой. Какое ничтожество, думал я про мужчину, который соглашался на такие отношения. А теперь я сам согласился, да еще с женщиной, которая бросила меня, что называется, на пороге церкви и при условии, когда стоило мне настоять, и все могло бы принять иной оборот. От этого мне стало совсем тошно.
У меня было смутное чувство, что события повторяются, что круг замкнулся, что мы вернулись к тому времени, когда я еще не просил ее стать моей женой. Нет, повторения не было. Слишком многое произошло с тех пор, существовали сложности, которые я был не в силах преодолеть. Я не хотел с ней спать, потому что знал, что это причинит мне боль. Раньше все было по-другому.
– Неплохие машины, – ни с того ни с сего заметил я, следя взглядом за пролетавшими над нами с воем самолетами, ширококрылыми, брюхатыми, но уже не черными, а отливающими на солнце серебром. Они пролетели, рев их моторов стих, и их серебряные силуэты по мере удаления становились все меньше и меньше.
– Эти? Черт с ними. – Она подвинулась было ко мне, но, опомнившись, снова отодвинулась. – Нет, я не поцелую тебя. Договор есть договор, а уж с тобой-то в особенности.
Она включила зажигание, дала задний ход, потом передний и выбралась на дорогу.
– Стив, – сказала она, – я в самом деле чувствую себя перед тобой в долгу.
Я смотрел то на серую ленту шоссе, то на зеленый залив, то вверх на голубое небо, где самолеты превратились в черные точки над горизонтом. Мне нечего было сказать: все, что приходило на ум, прозвучало бы ужасно банально.
* * *
Мы часто встречались в последующие недели, всякий раз по ее инициативе, и оба согласились на новый статус: отношения сохраняются чисто платоническими.
Однажды мы сидели во дворике ресторана "Две сестры". Солнечный луч, отражаясь от стены, приятно грел мне щеку. У Ады, расположившейся напротив, одна сторона лица была освещена солнцем, другая – в тени.
– Ничего страшного, если нас увидят вместе, – сказала она. – Твое общество легко объяснимо, ты же репортер. – И она улыбнулась.
Но я видел, что она не думает ни об объяснениях, ни обо мне, а хочет только услышать мое мнение по поводу замышляемого ею грандиозного, но рискованного предприятия – бала, который должен был, считала она, послужить ее дебютом в новоорлеанском свете. От меня – я вдруг стал доверенным лицом, плечом, на которое можно опереться, и чем еще, черт побери? – ожидалось, что я буду поддерживать ее в этой затее.
В тот день она почти ни о чем другом не говорила, ее озабоченность была очевидной, несмотря на сдержанность в манерах и тщательно подкрашенное лицо. Я еще никогда не видел ее такой откровенной в своей неуверенности. И это она, которая совершила не просто невозможное, а нечто фантастическое, была так озабочена своим приемом и положением в свете, словно жена какого-нибудь бакалейщика.