Здравствуйте, господа советчане, на чистом русском сказал Меня зовут Клаус, сказал Клаус.
У гонщиков не принято при знакомстве называть свою фамилию, я это знаю, так как мы не впервые с ними (с гонщиками) знакомство заводили.
Чудесный воздух, сказал сразу же второй, посветлее и пониже, немец, Меня зовут Вили.
Ну мы-то представились по фамилии, я всегда ещё надеюсь, что моя фамилия у кого-нибудь всколыхнётся лунным пейзажем, скажем, десятилетней давности (десять лет уже не пишу, так как желаю только с натуры, а натуру десять лет как не вижу уж, да и на Земле, конечно, столько же не был, сын вырос. И всё это из-за картины с лысиной Горбачёва, блин!) Ух, закрыл скобки! Страсть какая-то к этим скобкам, к словам «между прочим», мания. Но я, конечно, не писатель, я лунописец. А был бы писателем, придумал бы про этих ГДРовцев какой-нибудь трэш, чтобы все либо блевали, либо ржали, как умалишённые. Но мы просто завели с ними беседу об этой несчастной Z100, где есть даже вода, но нет никакой жизни и, значит, вот отвезём мы гонщиков, куда скажут (ГДР всё ж дружественная страна), а потом лететь нам к следующей звезде, что в плане указана, рыскать жизнь. А сын вырос. Пишет. Молодец, экономит деньги и не выходит на видеосвязь (ну, раз в два-три года только), а пишет письма за коммутатором, мать ему купила. Так вот, болтаем мы про Z100, вокруг которой вертимся, а Загороднев наш пиво уж допил и вертится уж на кухне, он ещё у нас и на это горазд, придумывает, чем немецких гостей удивить.
Я говорю: «Z100, конечно, планета ничего, но когда полгода в северном полушарии плюс триста градусов, а в южном минус двести пятьдесят, а полгода наоборот, то ничего не может не только выжить, а плесень не растёт.»
Вили: «Но я слышал тут есть вода?»
Следы. Только следы.
Нет, я не буду здесь записывать весь наш разговор. Слишком неинтересно. Но Загородневу надо было сделать вступление.
Сначала в комнате появился не он. Сначала стала прибывать вода (это он пустил в расход дополнительный аварийный запас жидкого воздуха), пришлось (вода всё прибывала) нам надеть гермошлемы, хорошо вообще, что мы все были в скафандрах (водичка-то минус ого-го!) И тут вплывает в прозрачном (из Штатов что ли выписал?) скафандре голый совершенно Загороднев и держит поднос большущий над поверхностью получившегося водоёма в левой руке. Блюдо оставил плавать, а сам вышел (выплыл) и воздух жидкий откачал сразу, кричит из-за двери: « Больше не буду!» А сам ухмыляется поди сюрпризы не кончились. Подходим к блюду, заиндевевшему от холода, а на нём простые гренки, а на них
Вилли кричит: « Дрезден!! Матерь Божья Дрезден!»
Дрезден из спагетти! Во как. И заходит наш герой, Загороднев, в семейниках поверх прозрачного своего, штатовского (видимо) скафандра. Говорит: «Гутен абенд!» Это по-немецки, «Добрый вечер!» значит. Ну, конечно, есть мы его Дрезден не стали. Зачем, такую красоту? Клаус и Вилли сгоняли за колбасками на свой корабль да ещё пива (безалкогольного) Загородневу принесли, мы: ни Стёпка, ни я никакое (даже пусть и безалкогольное) пиво не пьём. В-общем, после третьей кружки, разговор продолжался уже на немецком (Загороднев знает, а мы ни бельмеса) языке и мы со Стёпкой пошли по койкам.
Я первый проснулся на следующее утро. Вернее первым проснулся Загороднев, потому что нигде на корабле его не было. И немцев не было. Потом, нам рассказали, что ночью он доставил их на орбиту РН-8, где должны были состояться (и состоялись) очередные гонки, отстыковался (находясь у немцев на борту), предварительно установив автопилот в соответствии с нашим планом облёта галактики. И вот мы здесь, в очередной планетной системе, на очередной орбите, очередной безжизненной планеты. А Загороднева нет. И нет бутербродов с макаронами.
Alles
Тетрадный лист, закапанный слезами
Не утаит в разводах слов
Которые мы сочинили сами
Которые проникли в кровь
Путём совместным к наших чувств могиле
Мы днями и ночами шли
Теперь вернуть хоть что-то мы не в силе
Мы все мосты сожгли
500 часов
Посвящается Татьяне Леопардовне
Разговор не клеился. 500 часов назад была осень. И всё было хорошо: кленовые листья, всё такое. И нам было о чём поговорить. Но сегодня, сегодняшним, февральским утром, Мика снова пристаёт ко мне с расспросами о работе, а я А мне давно всё всё равно. Мне почти что наплевать на неё. Ещё минута её домоганий и я заявлю во всеуслышание, что нет, не я спал с ней снова прошлой ночью и что мне всё равно кто даже. Во.
Моя работа, надо признаться, довольно интересная. Я работаю клоуном. Да-да, клоуном. Я умею неплохо жонглировать и перед выходом на манеж бегу всякий раз пять км. Вот так. И ещё я весёлый. На манеже.
Этой осенью самая красивая в мире девушка Мика вышла за меня замуж. Мы не поехали в свадебное путешествие, а просто отключили на месяц свои телефоны (и домашний тоже) и принялись бродить по паркам родного городка.
Как-то в парке, сидя на берегу залива на гладком и тёплом от дневного солнца камне, Мика сказала: «Послушай, дорогой ты мой клоун и муж, а не получится ли так, что вот пройдёт 400500 часов, наступит зима и нам с тобой не о чем будет поговорить?» А я? А я промолчал. Я знал, что так и будет.