И когда увидел в нем того, кто ему был нужен, расплатился с барменом, поднял сумку и направился к конторке дежурного портье, старательно не глядя в мою сторону, что было непросто, так как я стоял рядом с конторкой. Я тоже старательно на него не смотрел.
— Nummer sechs Hundert zwei und dreizig, bitte, — сказал он самую малость громче, чем это было нужно, чтобы его услышал портье. Но достаточно, чтобы услышал я. И повторил по-русски — для тех, кто не учил в школе немецкого языка или учил плохо: — Шестьсот тридцать второй.
— Wie Name, bitte? — отозвался портье, демонстрируя, что он никогда не относился к двоечникам.
— Doktor Hamberg. Rudolf Hamberg.
— Ein Moment, Herr Hamberg. Bitte, Herr Hamberg.
— Danke sch?n.
Доктор Гамберг взял услужливо поданный ему ключ и направился к лифтам, так и не взглянув в мою сторону. Он был таким же Гамбергом, как я президентом Ельциным, а доктором действительно был. Военным хирургом. Правда, последнюю операцию он сделал, если мне не изменяет память, летом 1995 года в Чечне под Урус-Мартаном. Закончить ее он не успел, потому что на полевой госпиталь напали боевики. Он приказал ассистентке наложить швы, а сам, как был, не снимая зеленого хирургического халата и резиновых перчаток, взял из-под операционного стола свой «калаш» и за полчаса сократил число борцов за независимость Ичкерии на энное число единиц. Примерно на пятнадцать, считая раненых. После той ночи он больше никого не возвратил к жизни. А вот наоборот — было.
Доктор Гамберг. Капитан медицинской службы, а ныне рядовой запаса Иван Перегудов. Для своих — Док. И не только для своих. Дружеское прозвище уже стало его оперативным псевдонимом. Как «Пастух» для меня, «Муха» для Олега Мухина, «Артист» для Сеньки Злотникова и «Боцман» для Дмитрия Хохлова.
«Шестьсот тридцать второй номер, Рудольф Гамберг», — повторил я для памяти, продолжая наблюдать за гостиничным холлом. Раз появился Док, можно было ожидать появления и Боцмана. Но Боцман не обнаруживался. Зато обнаружился господин Матти Мюйр.
На Мюйра я обратил внимание сразу — по тому, как засуетился перед ним швейцар: широко распахнул дверь, придержал ее, подобострастно закланялся. Так суетятся перед очень богатым и щедрым клиентом. Не похож был этот франтоватый старикан на очень богатого клиента. И тем более на клиента щедрого. Еще так лебезят перед большим начальством. Но и на начальство он не тянул. Стар для начальства. Значит, был когда-то начальством. И настолько грозным, что трепет перед ним сидел в швейцаре даже сейчас.
Почему-то я был почти уверен, что это и есть Мюйр. Человек моложе его вряд ли мог быть знаком с Альфонсом Ребане, отбросившим копыта в 1951 году. Но на всякий случай решил подождать, убедиться.
Дежурный портье был слишком молод, чтобы знать этого старого франта в пору его всевластия, но он верно оценил суетливость швейцара и поспешно привстал из-за стойки, сама любезность. Мюйр что-то сказал ему по-эстонски, тот закивал и схватился за телефон — звонить в номер, чтобы известить, что пришел и сейчас поднимется господин... Э-э?
— Мюйр, — назвался старик. — Матти Мюйр.
Теперь ошибки быть не могло. Я подошел и сообщил:
— Господин Мюйр, господин Ребане ждет вас.
Он словно ощупал меня взглядом и тут же заулыбался:
— Он прислал вас встретить меня? Очень мило. Ваше имя, юноша?
— Сергей Пастухов. Секьюрити господина Ребане.
— Военная косточка. Не так ли? Не отрицайте, это неистребимо. Офицер. Я прав?
— Был, — подтвердил я. — Давно.
— Что означает для вас «давно»? — живо поинтересовался он.
— Три года назад.
Тут-то он и сообщил мне, сколько ему лет и что означает для него самого слово «давно».
Едва мы вышли из лифта, дверь апартаментов открылась и на пороге появилась Рита Лоо. Вчерашнее шелковое мини-платье она сменила на вязаное, с широким воротом, тоже черное и похожее на длинный свитер. Не слишком длинный. Совсем не длинный. Даже, пожалуй, короткий.