Я сама удивлялась своей холодности. Мне все виделось словно со стороны, словно это происходило не со мной, а с моей проекцией. Как будто бы я знала, что сплю и все это не по-настоящему. Это ли не явное доказательство отсутствия любви? Мои чувства как будто кто-то держал на предохранителе, а ведь обычно я влюбляюсь в случайных прохожих и рыдаю над фильмами про животных.
Гийом вернулся поздней ночью он открыл для себя бар «Пилотаж», который своей мигающей вывеской и подвыпившими посетителями мешал спать всем жильцам нашего дома, стоящего прямо напротив. Я сквозь сон почувствовала, как он плюхнулся на кровать и принялся клацать ремнем джинсов. Три пинты пива и рюмка егермейстера, безошибочно высчитал мой дремлющий мозг. Если бы это была любовь, я бы распереживалась и даже устроила бы сцену со слезами. Тут же я дождалась, когда он уляжется и начнет ровно дышать, потом повернулась и обняла его. Погладила по животу, плечам, шее. Запустила руку в волосы. Он уже слишком обмяк, чтобы сопротивляться ласкам, и сквозь сон, возможно, не до конца понимал, кто я и что делаю. Но, буквально не приходя в сознание, он включился в процесс, и мы провели замечательную молчаливую, но наполненную событиями последнюю ночь.
Он вырвался из моих объятий, бросил на пол докуренную сигарету и выбежал из подъезда. Подобрав окурок, я затушила его о жестяную банку, заменявшую пепельницу на лестничной клетке. Хорошо, что топиться у нас поблизости негде.
Я сама удивлялась своей холодности. Мне все виделось словно со стороны, словно это происходило не со мной, а с моей проекцией. Как будто бы я знала, что сплю и все это не по-настоящему. Это ли не явное доказательство отсутствия любви? Мои чувства как будто кто-то держал на предохранителе, а ведь обычно я влюбляюсь в случайных прохожих и рыдаю над фильмами про животных.
Гийом вернулся поздней ночью он открыл для себя бар «Пилотаж», который своей мигающей вывеской и подвыпившими посетителями мешал спать всем жильцам нашего дома, стоящего прямо напротив. Я сквозь сон почувствовала, как он плюхнулся на кровать и принялся клацать ремнем джинсов. Три пинты пива и рюмка егермейстера, безошибочно высчитал мой дремлющий мозг. Если бы это была любовь, я бы распереживалась и даже устроила бы сцену со слезами. Тут же я дождалась, когда он уляжется и начнет ровно дышать, потом повернулась и обняла его. Погладила по животу, плечам, шее. Запустила руку в волосы. Он уже слишком обмяк, чтобы сопротивляться ласкам, и сквозь сон, возможно, не до конца понимал, кто я и что делаю. Но, буквально не приходя в сознание, он включился в процесс, и мы провели замечательную молчаливую, но наполненную событиями последнюю ночь.
Я не волновалась за то, в каком настроении он проснется, будет ли хмуриться или сделает вид, что ничего не произошло, по большому счету, мне было все равно. Отъезд Гийома был большим облегчением, хотя, глядя вслед выезжающему из двора такси, я чувствовала, как самовольно увлажняются глаза. В комнате стало пусто, кровать снова принадлежала только мне. Я опять могла вдосталь мечтать перед сном о прекрасных принцах, встреченных на сайте знакомств, и блестящем светском будущем, которое сулило мне замужество с одним из них.
Знакомство с родителями, или Очень кошка
Все начиналось непритязательно, но вот три месяца спустя я сижу на экспресс-курсах по французскому, чтобы через две недели ехать знакомиться с его родителями. Потому что Гийом упрям как осел и отказывается замечать очевидные вещи. На фразу «Were made of dierent pastry» («Мы сделаны из разного теста») он отвечает: «Ты даже не знаешь, из чего состоит тесто. У тебя дома нет скалки». Когда я набираюсь сил сказать ему, что все кончено, он сначала долго молчит, а потом начинает всхлипывать в трубку. Это выше моих сил. Это уже четыре раза оказалось выше моих сил.
Во всем виноват языковой барьер, уверяю я себя. Не исключено, что, освоив французский, я открою в Гийоме тонкого интеллектуала с редким чувством юмора. Или, на худой конец, смогу объяснить ему, почему нам не стоит быть вместе. Проблема коммуникации вполне объяснима, если учесть, что мы общаемся на уродливом глобише.
За окнами здания на Моховой стоит теплый июльский вечер, напоенный ароматами клумб Александровского сада и звонким девичьим смехом. Я бездарно прожигаю его, рассматривая распечатку песенных текстов, в которых понимаю только знаки препинания. В группе со мной еще шесть человек, которые так же, как и я, впервые увидели французский текст в довольно зрелом возрасте. За последние пять дней мы все смирились с тем, что выглядим идиотами, поэтому без стеснения распеваем песни Джо Дассена, стараясь попадать хотя бы в гласные. «О-о-о а-э-и-э-ээ! О-о-о а-э-и-э-ээ!» так выглядит припев знаменитых «Елисейских Полей» в нашем исполнении.
Ну, рьян-дурьян, как поет Пиаф, то есть нашему дураку все нипочем. Восемнадцать наспех проглоченных уроков и я готова отстаивать честь далекой северной страны перед буржуа из Прованса. Я могу, держа за спиной учебник, объясниться с полисменом, который поймал меня на превышении скорости, могу рассказать доктору, что у меня ларингит, и даже провести небольшую экскурсию по центру Парижа. Я очень горда собой. Жаль нет, действительно жаль! что я не вожу машину, не страдаю ларингитом и весь отпуск проведу в Экс-ан-Провансе, где чета Мийе проживает повышенную военную пенсию в двухэтажном особнячке.