Это поражение оказывается фактором, который влияет на профессиональную оценку архитектуры. Так не должно быть, разумеется, но проблема в том, что абсолютных критериев качества сегодня не существует. Мы оцениваем жизнеспособность школы по тому, насколько ей удалось утвердить свои приоритеты и повлиять на другие школы, а это невозможно, если архитектура отмечает линию пути, по которому страна идет в тупик. Кому охота повторять такой опыт?
Но при этом ведь исторический смысл и смысл жизни даже если это не личный смысл жизни, но смысл жизни поколения не одно и то же. Исторический смысл мы можем формулировать в терминах эксперимента может ли Россия стать европейской страной и получать отрицательный результат. Критерий чистоты эксперимента возможность его повторять, а этот эксперимент уже ставился раз пять в русской истории, и, вероятно, нынешний эпизод не последний. Но на вопрос о смысле жизни отрицательного ответа дать нельзя, потому что это не эксперимент, его нельзя поставить второй раз. Ответ здесь не дается в законченном виде, а проживается, длится, и процесс здесь важнее результата.
Но при этом ведь исторический смысл и смысл жизни даже если это не личный смысл жизни, но смысл жизни поколения не одно и то же. Исторический смысл мы можем формулировать в терминах эксперимента может ли Россия стать европейской страной и получать отрицательный результат. Критерий чистоты эксперимента возможность его повторять, а этот эксперимент уже ставился раз пять в русской истории, и, вероятно, нынешний эпизод не последний. Но на вопрос о смысле жизни отрицательного ответа дать нельзя, потому что это не эксперимент, его нельзя поставить второй раз. Ответ здесь не дается в законченном виде, а проживается, длится, и процесс здесь важнее результата.
Проживается кем? Люди не приняли те смыслы, которые выразили наши двадцать героев, русские архитекторы малоизвестны, не входят в мировые рейтинги, не слишком уважаются российскими интеллектуалами, бизнесом и властью. Но они-то эти смыслы пережили. Это был уже не исторический, а их личный смысл жизни, ну пускай только творческой жизни, хотя некоторые из них искренне смешивали жизнь и творчество. Им не удалось найти формулу для современников, но это не только их проблема, а и современников тоже.
Возьмем авангард. В чем был смысл этого проекта? В преобразовании жизни, настолько радикальном, что здания побеждали силу тяготения, взлетали над землей и мыслились как первые шаги в движении человечества в принципиально новое, не вполне земное существование. Удалось ли выполнить этот проект? Нет. Но каждый конкретный проект обретает смысл не в общем пафосе, но как исполненный жизни и неповторимый эпизод. Человечество в целом не взлетело, но при этом оно невероятно взлетает в каждом проекте Леонидова или Мельникова. И это остается.
Возьмем сталинскую неоклассику. В чем был смысл этого проекта? В попытке соизмерить жизнь XX века с классической традицией, найти вечный язык архитектуры, который равно бы подходил и для античности, и для Ренессанса, и для эпохи атомной бомбы, и для будущего тоже. Вообще-то это не настолько абсурдно, как кажется на первый взгляд, скажем, есть язык геометрии, который не меняется уже несколько тысячелетий, они хотели найти что-то настолько же абсолютное. Я бы, правда, сказал, что архитектура в этом случае вообще перестает быть искусством и становится видом науки, где есть один правильный способ решения задачи, а все остальные галиматья. Типологически так понятая классика не отличается от строительства пятиэтажек, но классицизмы иногда впадают в такое состояние вспомните Булле, Леду и Grand Prix de Rome. Удалось ли реализовать этот проект? Разумеется нет. И если мы проследим путь Ивана Жолтовского от палаццо Тарасова до довольно-таки безумного проекта панельного хладокомбината, украшенного барочными картушами, или путь Ивана Фомина от дачи Половцева до нелепого Дома правительства в Киеве, или путь еще кого-либо из неоклассиков первого ряда, то мы несомненно придем к выводу, что это бы опыт исторического поражения.
Им не удалось сделать, что они хотели. Но честно сказать, мне лично сами попытки абстрагироваться от окружающего расстрельного пейзажа и выстроить Абсолют или на снах Пиранези, как у Фомина, или на пропорциях Гете и Гильдебрандта, как у Жолтовского, долго казались единственно возможной стратегией достойной жизни в России.
И точно так же, я лично считаю, что достижение обоих исторических смыслов постсоветского пространства и сделать из России Европу, и попытаться преодолеть травму коммунизма это задачи вполне себе героические, и из того, что победить невозможно, вовсе не следует, что сражаться не нужно.
Сто лет назад Максимилиан Волошин нарисовал впечатляющий пейзаж России:
Ветер обнаженных плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Черный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоемов,
Красных туч и пламенных годин,
<>
В этом ветре гнет веков свинцовых:
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
<>
Вздеть на виску, выбить из подклетья
И швырнуть вперед через столетья
Вопреки законам естества
Тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне ль, даве ль все одно и то же:
Волчьи морды, машкеры и рожи,
Спертый дух и одичалый мозг.
Сыск и кухня Тайных Канцелярий,